Возвращение в Харьков - 9

 Особый вид имели базары, где во время всей войны всё, в основном, только обменивалось и совсем редко продавалось (деньги обесценились). Школьные учебники только "обменивались". Перед началом учебного года по рынку ходили толпы учеников и, держа связки уже ненужных («пройденных») учебников, громко наперебой кричали что-нибудь такое, например: «арифметику или природоведение за такой-то класс меняю на историю с задачником по алгебре в придачу за следующий класс». Существовали свои расценки и правила обмена книг. Были и спекулянты – шустрые бывшие школьники-бездельники, которые перепродавали и меняли редкие новые изданные учебники, которых было очень мало на рынке…

 Иногда (раз в полгода) объявлялось, что по линии американской помощи» в таком-то месте будут выдавать бесплатно поношенную одежду, присланную американскими трудящимися для граждан СССР или какие-то продукты, присланные «из Америки». В 90-е годы "перестройки" (см. далее в других главах - если успею их написать) это называлось "сэконд хенд". Соединённые Штаты Америки были тогда нашими союзниками в войне против гитлеровской Германии и, пока наши красноармейцы проливали кровь в борьбе с фашистами, американцы предпочитали «откупаться» кое-каким оружием и товарами, сами не участвовали в войне (никак не хотели начинать непосредственные военные действия). Из этой «американской помощи» запомнились банки свиной тушенки (её, как и прочие американские продукты, в шутку так и называли – «второй фронт»).

 Тушёнка обычно выдавалась в качестве пайка (кажется, большая банка в месяц на человека) и вскоре стала разменной монетой на всех базарах. Также через «второй фронт» я познакомился с резиновой жвачкой, которую, как и многие, увидев впервые, старательно пытался разжевать и проглотить… Ещё, помню, достались нам как-то по распределению американские армейские ботинки из красной кожи с блестящими металлическими подковами, которые были проданы (точно помню!) за 500 руб., на которые были куплены тушенка и несколько буханок хлеба.

 По карточкам в 1945 г и до денежной реформы иждивенцам (школьникам, студентам и неработающим старикам) выдавали по 250г. хлеба, затем норму увеличили и стали выдавать по 300 г. в день до самой денежной реформы 1947 г., когда карточки отменили. Остальные продукты выдавались по такой норме: мясо – 500 г., жиры – 300 г., сахар – 400 г., крупа – 600 г. – всё на МЕСЯЦ!

 Многие люди иногда по нескольку дней не «отоваривали» хлебные карточки, после чего можно было сразу взять целую булку (батон) с довеском. Довесок обычно съедался, а буханку можно было продавать или менять на что-то другое… Потерять карточку с талонами - было большой катастрофой для семьи. Карточки не возвращались, не возобновлялись, и потерявшие карточку несчастные люди до следующего месяца не получали ни крошки хлеба, бедствуя и перебиваясь, кто как мог…

 Из-за перебоев в городе с электричеством, часто приходилось варить пищу на самодельных «печках». На чердаке нашего четырёхэтажного дома (лучшего места в центре города негде было найти !) жильцы устанавливали каждый себе «печку» из сложенных впритык (снизу и по бокам) нескольких кирпичей, разжигали маленький костёр из собранных (кто где смог) щепок, и варили-разогревали свою еду, бдительно следя, чтобы не случилось пожара. Приходя со школы я первым делом разжигал свою «печь» и разогревал какой-нибудь суп…

 На соседнем «костре» обычно «колдовала» над своим варевом соседка – мадам Белая. Это была русская реэмигрантка – эмигрировавшая с мужем-«меньшевиком» (как она, не скрывая того, говорила сама) после Гражданской войны в Швейцарию (где тот умер) и перед самой войной каким-то образом сумевшая опять вернуться в СССР. Соседи полагали, что мадам Белая (с ударением на последнем слоге-букве фамилии, как принято говорить по-французски) - на самом деле была «наша бывшая шпионка». Во время войны в эвакуации она работала в каких-то органах, а потом попала в Харьков, где ей выделили квартиру (как «почётной» пенсионерке, что ли ?) в одном доме с нами. Ей было, наверное, уже лет под 70.

 Что меня в ней интересовало – это, конечно, её рассказы о Лозанне, где она жила до войны, и чудесном Женевском озере, на котором её «катали на лодочке»… И, главное, она прекрасно говорила по-французски – на языке, который я только начинал постигать в школе. Её рассказы о «загранице», естественно, пробудили у меня соответствующий интерес к Европе и, в частности, к Франции, где мне довелось побывать лишь спустя почти 60 лет (когда некоторое время работал в университете г. Монпелье). Конечно, весь облик этой «бабушки» с её грассирующей французской речью, варившей на чердаке свой суп, производил на меня большое, хотя и довольно странное впечатление…

 …Сразу после войны из Германии вернулся двоюродный брат Фиры. И не один. У какого-то старого штатского немца этот брат Шура приобрёл очень красивую учёную овчарку Джильду ("тёзку" героини оперы Верди "Риголетто") . Немец не мог прокормить эту красавицу в голодной послевоенной Германии и, как рассказывал Шура, буквально со слезами на глазах отдал её за какие-то продукты. Вернувшись в Харьков, Шура поступил учиться заочно в мединститут, работая «ночным санитаром» – дежурил на «скорой помощи». А Джильда «самостоятельно зарабатывала» себе и ему на жизнь, охраняя (тоже по ночам) только что открывшийся в городе первый большой коммерческий магазин, - «получала» две (!) «усиленные» продовольственные карточки (на себя и на своего хозяина, т. е Шуру).

 Вечером тот отводил её "на службу" в магазин, где её запирали внутри на ночь для охраны помещения. После завершения собачьего «ночного дежурства» Шура забирал её и приводил домой. Когда он приходил утром с дежурства за ней в магазин, Джильда, скучавшая без хозяина, радостно повизгивала от радости и, первым делом, они буквально «бросались в объятия» друг к другу и смешно обнимались. Несколько раз я был свидетелем таких сцен, когда Шура брал меня с собой. Заскучившаяся рослая овчарка стоя на задних лапах и, положив передние на плечи своего хозяина , старалась его облизать.

 Днём они «отсыпались» после своих дежурств, «завтракали и гуляли». И так каждый день - до вечера. Собака была ласковая, но строгая. К родственникам Шуры,

знакомым и гостям относилась индифферентно, но «фамильярности» по отношению к себе не допускала.

 Что однажды потрясло мое воображение – это случай, когда в одну из попыток воров ночью проникнуть в магазин (в первый год после войны это частенько случалось) овчарка, бегая по залу закрытого снаружи магазина, рвалась к сделанному в стене пролому, пытаясь схватить воров. При этом, прыгая, роняла с полок сыр и колбасу. Но не тронула ничего, даже не надкусила – так была строго обучена! Я страшно гордился «нашей» собакой и хвастал ею перед пацанами. Но каждый из нас, восхищаясь её стойкостью перед такими соблазнами, наверное про себя сравнение с Джильдой в этом вопросе решал не в свою пользу – не все (в том числе и я сам) были уверены, что смогли бы спокойно бегать среди таких деликатесов, которые мы все не видели уже очень давно…