И АНДРОНИКОВ, И КАТАЕВ, И НИКУЛИН С СИМОНОВЫМ...
Из дневника:
«27 октября [1974 г.] За последние дни столько впечатлений. Леонид Жуховицкий дал автограф. Сегодня слушала живого неповторимого, очаровательного Ираклия Андроникова...»
У Жуховицкого писательская карьера только начиналась, но он был уже достаточно известным. Наши организаторы пригласили его. Встреча проходила в комнате отдыха нашего корпуса студенческого общежития. В десятом классе я прочитала его повесть о журналистах «Верхом на дельфине». Для меня видеть автора повести наяву – уже событие. Я ведь не избалована таким общением. А писатель как раз и говорил о недостатке общения. Для того чтобы компенсировать эту недостачу, он предлагал ввести срочную телефонную помощь.
– Есть служба 0-1, которая спасает от пожаров, есть 0-2 – милиция, есть 0-3 – «скорая помощь». Я думал, что можно ввести 0-4, которая бы спасала от одиночества и от отчаяния... – рассуждал писатель, почти наш ровесник. – Но оказалось, что 0-4 уже есть, и это Горгаз...
Тогда я не понимала, зачем это надо. Как это может не хватать общения? Я забыла, что страдала от этого в степном совхозе. И совсем не предполагала, что в моём Светлом Будущем, которое непременно наступит после окончания университета, именно общения мне очень не будет доставать. И по этой причине у меня появится постоянное горькое привкусие одиночества...
Теперь, с высоты прошедших лет, с гордостью могу сказать, что видела живого потрясающего Ираклия Андроникова. Но как я ни искала в своих бумагах, так и не нашла ни одной строчки из того, что говорил Ираклий Луарсабович Андроников с кафедры нашей Коммунистической аудитории. В то время на факультете училась его дочь. О ней у нас ходили всякие байки: то она тройку получила, то учится уж очень долго… Обычные, как оказалось, обстоятельства. Но вольно или невольно, а на неё указывали: ну, если дочь самого Андроникова… То нам, простым и не знаменитым…
Глупость несусветная: получается, что быть ребёнком знаменитых родителей – огромная тяжесть. И то, что для других было «можно» – получать «неуды», пересдавать, пропускать лекции – «сачковать», брать «академки», для таких студентов было «нельзя». И это мнение большинства, среди которого, как известно полно серости.
На факультете сложилась такая традиция приглашать известных людей для встреч с будущими журналистами. И пока Екатерина Андроникова была студенткой журфака, её отца приглашали на такие встречи. Я читала статьи Андроникова, смотрела по телевизору почти все его выступления, и, наверное, не услышав ничего нового для себя, я не стала записывать за ним. Хотя это было явной оплошностью. Обязательно нашлось бы что-то, ранее не слышанное…
К счастью, последующие встречи с другими знаменитыми гостями я записывала, как считала возможным. Записи такие есть и в блокнотах, и в лекционных тетрадях, и даже просто на газете, какая в это время могла быть под рукой.
Теперь трудно выстроить хронологически, кого я слушала раньше, кого позже, ведь ума иногда не хватало ставить дату под такими записями. Но записанные на бумагу слова, произнесённые знаменитым человеком, теперь имеют большую цену.
Нет уже с нами писателя Валентина Катаева, и то, что он сказал тогда, возможно, кто-то не запомнил, у меня сохранилось немногое, записанное конспективно:
«В. Катаев: Мы начали с журналистики (Олеша, Славин, Бабель). Работа эта очень серьёзная и здесь можно себя проявить – в маленьких масштабах. История Ильи Ильфа. Он начинал в газете «Гудок». Там был Булгаков. Ещё и Олеша, иногда заходил Бабель...»
На встрече с нами в Коммунистической аудитории, он доносил важность профессионального исполнения своего дела. Я впитывала слова классика литературы, особенно те, что относились к профессии: «Плохого материала нет, а есть плохие журналисты».
И я соглашалась с этим, и делала зарубки в памяти. А потом во время практики очень старалась делать свои материалы так чтобы не могли о них сказать, что их писал плохой журналист.
Производственную практику я проходила на областном радио в Орле. Когда мне пришлось поехать в поле, где работал герой моего радиорассказа – молодой комбайнер, то я придумала для столь прозаического сообщения об уборке урожая свою «лирическую картинку». Среди пыли и жары, докучливых оводов и мошки, треска и грохота работающей техники никакой лирики не было. Можно было только посочувствовать молодому пареньку, который в этом полуадском окружении работал, что называется «вкалывал», и при том у него хватало желания отвечать на мои вопросы и приветливо улыбаться. Когда с сопровождающим «корреспондента областного радио» (то есть меня) работником райкома мы уезжали с поля, заметила я, что из-за горизонта выползает тёмная тяжёлая туча, а на её фоне кружит, выискивая добычу, коршун. И свой материал о передовике-комбайнере я тогда назвала «Птица над полем»…
«Эта непослушная кукла Грунька» – радиозарисовка о швейном ателье, где работали молодые девушки, мои ровесницы. Я вспомнила свою куклу, подаренную мне бабушкой, когда мне было три года. Кукла звалась Грунькой – по имени маминой любимой соседки «тёть Груни», как я теперь полагаю, её имя было – Агрипина. Я сама умела шить кукле наряды. Из этого кукольного образа у меня и получилась зарисовка на производственную тему.
Пришлось как-то ехать на поле вместе с агитбригадой. Я должна была сделать радиоотчёт об этой поездке. Пока нас качало в автобусе «Кубань» по пыльному просёлку, самодеятельная, но очень способная, с красивым звонким голосом певица репетировала песню о малиновке. Ну и конечно, мой отчёт назывался «Звонкоголосая птичка малиновка». Я была уверена тогда и теперь придерживаюсь того же мнения, что заголовок – это та вешалка, с которой начинается театр, и любой материал должен бросаться в глаза именно своим названием.
За практику я получила отличную оценку, из Орловского радиокомитета прекрасные отзывы, а мои взрослые коллеги отмечали своеобразные названия моих материалов. Я так старалась оправдывать и мнение о том, что нет плохих материалов, и очень не хотелось быть плохой журналисткой. Да и стыдно ею быть.
Свободное копирование
