О, если бы я не была так наивна! Как-то, уже будучи в замужестве, мы с его матерью прождали его до четырёх часов утра. Я не могла уснуть, боялась, что с ним что-то случилось. Ведь его общественная работа – оперотряд, а там, говорят, бывает всякое. Потом, года через два, он сам сказал, где был и что делал. А до того Валера – святой! Никто не стоит его мизинца! И вокруг почему-то полно недругов.
И ведь была же ситуация, которую он сам спровоцировал, в которой проявилась его эгоистичная сущность (при этом я не утверждаю, что сама лишена эгоизма). Ему, как активисту выдали путёвку в профилакторий на Ленгорах в ГЗ. Там можно было пожить в комнате одному: в тишине, чистоте и уюте сталинского интерьера. Там хорошо кормили по специальным талонам... Но Валера так был увлечён нашими отношениями, что не стал перебираться в профилакторий. Ведь тогда бы мы реже виделись. Но было жалко, что пропадает обильная вкусная профилакторская еда. И тогда он придумал на неиспользованные талоны повести меня в столовую профилактория, чтобы там вместе пообедать. Вполне логичное для него решение. Но мои комплексы чётко мне подсказывали, что так нельзя делать. И я заупиралась:
– Не пойду, лучше я тебя подожду тут внизу на лавочке, а ты иди, обедай.
Тогда ни у него, ни у меня не возникло мысли, что ему можно было набрать еды, пообедать, а остальное завернуть в пакет и взять с собой. Но Валера решил меня удивить и тем, какой он деятель, что ему дали профилакторий, и тем, как здорово там жить и есть. И хотел мне доставить удовольствие от вкусной и питательной пищи. Кое-как он втащил меня в лифт, и в мгновение ока мы оказались то ли на седьмом небе, то ли на девятом этаже. Дверь бесшумно распахнулась, мы ступили на ковровые дорожки, встречный поток людей ещё не весь вошёл в лифт, как вахтёрша, увидев, что «жилец» появился не один, а с девушкой, то есть со мной, подняла крик:
– Давай, убирайся!
Народ в лифте замер в ожидании развития действия. Я попыталась вырвать свою руку из руки моего «кавалера». Действие затягивается, лифт уехал вниз. Мы остались лицом к лицу с добросовестной блюстительницей нравственности и порядков в профилактории МГУ на Ленгорах. Какими словами награждала меня эта почтенного возраста дама, передать теперь сложно, но последнюю её фразу я слушала уже в лифте:
– И нечего тут девок уличных водить!.. – орала вахтёрша, дай ей Бог здоровья за усердие.
Хорошо, что лифтов в высотке несколько. Хорошо, что в это время подошёл пустой. Вырвав свою руку из Валериной, я влетела, не помня себя, в лифт. Стояла, словно вымазанная прилюдно какашками, и от негодования и обиды готова была удушить эту вахтёршу, а заодно и Валеру. Меня никто и никогда не называл уличной девкой! Я приняла слова разъярённой старухи в их прямом значении.
Валера остался «разбираться». Он ей доказывал, что у него куча неиспользованных талонов, и он может с собой привести пообедать, кого захочет. Я выскочила из здания и помчалась по аллее, совсем не соображая, куда я иду. Но потом тот же чёткий голос, который, наверное, решил меня соединить с этим человеком, стал мне выговаривать, как и тогда, когда «повезёт же его жене!» Этот внутренний голос медленно и по слогам вбивал в меня слова, как гвозди в доску:
– Ты куда это летишь? На свете много ещё будет таких идиоток. Что же их теперь всех слушать? Ведь Валера хотел тебе сделать приятное. Он и сам там, наверное, переживает. Посиди на лавочке, подожди его. Он же не виноват...
Этот внутренний голос ещё долго мне вещал что-то в защиту Мосина. Был ясный сентябрьский денёк, светило солнышко, жёлтые листья клёна красиво лежали на дорожке. Я присела на край скамейки. Решила его подождать. И это был, наверное, непростительный поступок и необъяснимый для меня до сих пор.
Я была своенравной девочкой! Молодой человек, который втянул меня в свои глупые планы, по моим представлениям – и тогдашним, и теперешним – обязательно должен быть предан остракизму. Как он мог подвергнуть меня унизительной процедуре! Он не посчитал нужным внять моим возражениям. Я же не хотела туда идти! Он почти силком втащил меня в лифт...
Но я сидела на скамейке, пыталась успокоиться и уговорить себя, что Валера хотел сделать мне добро. И вскоре он появился...
Вместо извинения стал меня упрекать, зачем это я послушалась сварливой старухи и убежала.
– Теперь надо искать, где пообедать, – сказал он, озаботившись тем, что мы ещё не обедали.
Его практицизм мне был понятен, я ведь тоже ещё не ела. Да и что там эта грубая старуха, против моего обожаемого солнышка! Я стараюсь забыть всё, и «уличную девку» тоже. Но что-то в глубине, на самом донышке прикипело – не отодрать. В совхозной конторе моя тётя мыла с песочком директорский графин для воды, чтобы избавиться от осадка на его стенках. Вот и мне надо было сразу же «с песочком» отдирать оставшийся осадок в душе. Или разбить «графин» любви. Ни того, ни другого я не сделала. Постаралась забыть. Но память оказалась цепкой...
Это я теперь такая мудрая и вижу, что не Господь нас соединял, а его антипод. Но для этого надо было пожить с ним ещё лет десять, расстаться, вырастить детей, и стать никому не нужной, чтобы, наконец, убедиться: все благие намерения этого человека ведут только в ад!
Как это я изменила себе?! Всегда отваживала кавалеров, стоило кому-то не оправдать моего доверия: умом, поступками, намерениями. Я ведь только поступила на учёбу. Столько ожидалось интересного и желаемого! Но внутренний голос помог выбрать себе такую судьбу. А потом по жизни с ним так и было: никогда своей неправоты не признавал, и прощения не просил ни разу! Эгоцентризм моего бывшего мужа очевиден. Если по Фрейду, на подкорке, то, наверное, это я сама так угнетала его личность, что он вынужден был иметь столь грубую защиту, выраженную махровым эгоизмом. И если по Фрейду, на подкорке – мы не пара! Но как трудно это понять, а ещё труднее отказаться...
Свободное копирование
