Потом нам дали старые, полуразбитые аппараты «фотокоры» и по три кассеты с тремя стеклянными пластинками и сказали: «Идите в парк «Останкино», приходите через 3 часа со снятыми материалами».
«Останкино». Накрапывает мелкий дождик. Изумительный парк, тогда он был полузаброшенный. Поваленные деревья лежали поперек дорожек, стояли разбитые скамейки. Парк был пуст. Вдруг на одной скамейке увидел странную пару – пожилого мужчину и очень юную девушку. Робко подошел к ним и сказал:
– Простите, пожалуйста, я поступаю во ВГИК, вы мне очень понравились, разрешите вас сфотографировать. Фотография никуда не пойдет, она останется в приемной комиссии.
Они растерялись. Мужчина спросил свою спутницу:
– Мила, ну что, разрешим мальчику?
Они согласились, и пришлось долго искать композицию, как же разместить два лица на пластинке. Сначала отходил далеко, хотелось, чтобы они дополнили пейзаж, потом подошел поближе, получилась средняя такая композиция, ни то, ни се, тогда решил – дай-ка попробую снять два силуэта. Поставил штатив, уперся объективом в их лица, сблизил их насколько возможно, посмотрел, закрылся черным полотном, посмотрел на перевернутое изображение – два обрезанных лица. Кадр был горизонтальный – одно с потухшим взором, морщинками, и второе, юное лицо с белокурой прядью. Вставил кассету, вытащил шторку, щелкнул, сказал «Спасибо» и ушел. На первый этюд ушло почти два часа, оставался час. Стал бродить по парку, увидел перевернутое дерево и решил:
– Ладно, дерево так дерево. Пусть будет как пейзаж.
Вдруг выглянуло солнышко и осветило большущую паутину, в центре которой расположился огромный паук, а невдалеке еще один. Поставил штатив, камеру, закрылся, посмотрел, приблизился. Дальний паук в ракурсе получался совсем маленький. Нужна была диафрагма, чуть ли не 22, чтобы они вдвоем были в резкости. Судорожно стал высчитывать, какую же надо экспозицию. Получалось, чуть ли не полсекунды. С ужасом думал, что пауки разбегутся. Но нет, они как добрые мои друзья отпозировали, и только после щелчка дальний паук уполз куда-то в сторону. Вернулся в институт. Зашел в фотолабораторию. Все для меня там уже было привычно. Стал проявлять пластинки. Отфиксировал их. Поставил сушить. Дождался, пока они высохнут, и пошел к профессору. А профессор – это великий оператор Левицкий. Один из основателей русской операторской школы – желчный худощавый человек с пронзительным взором. У него были выразительные сучковатые руки. И в руках он держал мощную указку.
– Садитесь, молодой человек. Ну, давайте, покажите ваше творчество.
Трясущимися руками протянул ему первый негатив, Дерево. Левицкий только глянул на него, поднял указку и разбил негатив вдребезги:
– Это же д…, молодой человек. Ну, давайте вторую вашу работу.
Дал ему «на заклание» пауков. Профессор рассматривал его долго-долго, то приближая, то удаляя от себя, и наконец, сказал:
– Ну что ж, здесь что-то есть. Ну-ка отложим его в сторону. Давайте ваш третий негатив. Я дал ему два силуэта. Он посмотрел и перешел на «ты»:
– Пожалуй, я взял бы тебя к себе, но курс-то у меня весь набран. И потом тебе надо пройти собеседование. Поговорить с нашим деканом.
А деканом операторского факультета был Владимир Головня. Жесткий человек, который впоследствии стал заместителем министра кинематографии страны.
Пришел к Головне. А у меня по общеобразовательным предметам были все тройки, в общем, отметки были некудышные, аттестат лежал перед ним. Фотографии он перекинул и сказал:
– Да, наверное, это твой отец снимал?
– Нет, Владимир Николаевич, я сам.
– Ну, история об этом умалчивает. А что сказал Левицкий?
– Один негатив разбил, а два вроде понравились.
– Вроде или понравились?
– Да не знаю я.
Он покрутил рукой, как крутят старую кинокамеру, и спросил:
– Что, в кинооператоры захотел?
– Да, Владимир Николаевич.
– Ну, придется годик подождать, потрудиться.
– Хорошо, Владимир Николаевич, – сказал я и вышел.
Свободное копирование
