На волне памяти - 1

НА ВОЛНЕ ПАМЯТИ…

Документальное повествование

Память – это странная вещь. В компьютере она определяется мегабайтами. Иногда задаешь ему вопрос, а он отвечает: «Извините, у меня не хватает памяти». А человеческая память, перед кем она должна извиняться, перед собой? Удивительная вещь человеческая память! Часто она сохраняет все до мельчайших подробностей, до невероятных ощущений – запаха, света, вкуса, а порой память вычеркивает самое дорогое, даже тех, кто был рядом с тобой. Мои родители рано ушли из жизни, но навсегда в памяти сохранился облик моей матери, облик моего отца.

Наша мама, Елизавета Мироновна Пенсон, была очень красивой женщиной. Красивой и очень доброй. Когда ее руки обнимали мои плечи, такое тепло разливалось по всему телу! Нас у мамы было четверо – старшая сестра Ганя, потом был я, за мной появился на свет брат Эдик, а уже в 1932 году родилась младшая сестра Дина. Мы жили в большом ташкентском доме по улице Кафанова. Там было много переулков – Кафановский, Кристинский, Бровермановский. И вот в Бровермановском переулке под номером семь находился наш дом. А рядом дом нашей бабушки. У нас был один большой общий двор. На половине бабушкиного двора был глубокий колодец. Его каждый год приходили чистить. Вода в этом колодце была удивительно холодная и удивительно вкусная. Уже потом, когда появился водопровод, этот колодец превратился в своеобразный холодильник. На веревке в ведре туда опускалось мясо, молоко, масло – все сохраняло свою свежесть и не портилось.

Хозяйство в доме вела мама. На плечах мамы был долг – накормить большую семью, принять многочисленных гостей, которые бывали в нашем доме почти каждый день. Она заботилась и о друге нашего отца Эргаше-ака, для которого наш дом был родным. Он копал грядки, окапывал деревья, чистил колодец. Это был добрый, милый, ласковый человек. Запомнились долгие беседы с ним. Он учил нас узбекскому языку. Но самое яркое воспоминание об Эргаше-ака связано с его кетменем.

Кетмень был особенный. Он блестел как зеркало, в нем можно было увидеть свое отражение. Острота его была необычайная, он был острый как бритва, срезал траву одним прикосновением, врубался в землю без единой задоринки.

Нашими соседями была семья Будренных. Там росли двое мальчишек, с которыми мы устраивали военные игры. Тем более, что семья Будренных принадлежала к какому-то военному российскому роду. Между нашими дворами был деревянный забор. Мы выломали две доски, сделали своеобразный лаз, и эта дыра в заборе стала для нас калиткой. Главой семьи Будренных была тетя Надя, как мы называли ее «Кошачья королева». Сколько было кошек у тети Нади – не сосчитать. Они ходили за ней следом, она кормила их, ласкала. А в нашем дворе жила собака Джулька. Она так ненавидела кошек, что одно упоминание «кошка» могло озлобить Джульку на целый час.

Кладовка Будренных была настоящей сокровищницей для нас, ей мог бы позавидовать, наверное, музей. Там висели огромные хрустальные люстры с канделябрами, со специальными подставками для свеч. Было много военной амуниции, мундиров с эполетами. На мундирах были многочисленные царские ордена. Там лежали кортики, шашки маленькие и большие. И все это было свалено в сарае, где протекала крыша. Мы открывали шкатулки, взламывая ножами потайные замочки, доставали баснословные суммы царских денег. И эта никому ненужная валюта имела хождение в наших мальчишеских расчетах между собой. Но самым излюбленным занятием была стрельба из самодельного лука. Нашей мишенью были хрустальные подвески из бронзовых люстр. Мы выносили их на улицу, подвешивали на деревьях и стреляли камышовыми стрелами с металлическими наконечниками, сделанными из охотничьих гильз, которых было предостаточно в кладовке-музее. Уж сколько расстреляли мы хрусталя, никому неизвестно. Но от многих люстр осталась только бронза. Тетя Надя не сердилась на нас. Военное дворянское наследство было для нее безразличным, и она была рада, что с нашей «помощью» избавляется от него. Ее дед, потомственный дворянин, одним из первых русских миссионеров поселился в Туркестане и умер здесь. Его сын Андрей, отец тети Нади, стал военным и после революции был расстрелян. Это была семья «врагов народа», бесправная, ущемленная, полуголодная. «Друзья» в целях самосохранения покинули эту семью, а новые не появлялись. Мама всегда делала на два бутерброда больше для наших соседей-мальчиков. Что-то произошло с мужем Надежды Андреевны, он уехал куда-то на заработки и не возвратился. О том, что с ним произошло, ни тетя Надя, ни ребята никогда ничего не говорили. Мужским авторитетом у Будренных был брат Надежды Андреевны дядя Жора – высокий красавец. Он по утрам занимался гимнастикой, поднимал самодельную штангу, обливался холодной водой. Время «пыталось» раздавить его. Еще бы – сын «врага народа». Но он не поддавался этому: работал в школе, преподавал военное дело или физкультуру. Его жизнерадостность, отношение к нам, пацанам, были удивительными. Георгий Андреевич устраивал соревнования, мы должны были бегать, прыгать, лазать по деревьям, чтобы доставать высоко подвешенные предметы. Призы он добывал все из той же кладовки-музея. Обиду на время он заглушал любовью к детям. Дядя Жора разделил судьбу многих молодых людей того времени. В 1941 он был призван в армию. В 1942 пришла похоронка – свернутый треуголкой клочок бумаги, таящий в себе горечь утраты, обреченность и пустоту…