Когда начались холода, стали изредка топить наши голландки. По инициативе девчат из соседней комнаты, шли с ними в кино на последний сеанс (билеты были очень дешевые), а идучи из кинотеатра, ломали по пути чужие заборы и топили свои голландки. Нагреть их было невозможно – мы, сидя в коридоре, часто с тихой песней, наслаждались огнем через открытую дверку печи. Дровами нас не снабжали.
С наступлением зимы, девчата купили козла – это керамическая труба на четырех длинных ножках, на которую намотана нихромовая электрическая спираль. Задумался об электричестве и я. У коменданта оказалась целая бухта простой тонкой проволоки из мягкой стали. Зачем она могла быть у него в то время, или хотя бы, когда здесь была казарма, я до сих пор не могу придумать. Но была, и я от нее отмотал несколько витков. Ни ее диаметра, ни удельного сопротивления металла, ни законов электричества я не знал, и стал, как в детстве изобретать и экспериментировать.
Вначале у меня перегорали пробки – пробки заменил толстым «жучком», тогда стала перегорать сама проволока, из которой я собирался сделать «козла». Первый, примерно метровый, кусочек сразу, как только подсоединил к розетке, перегорел, а потом увеличивая время работы, по мере увеличения ее длины. Больше я решил не экспериментировать, а сразу сделать спираль. Из спинки кровати выдернул пруток и согнул его в виде заводной ручки для автомобиля. Перевернул табуретку и эту ручку положил на перекладины ножек. Проволоку к этой ручке протянул вокруг ножек стола, чтобы создать натяжение и, вращая ручку, мы стали на нее накручивать проволоку. Получилась спираль.
В углу комнаты без глины сложили кирпичи, на один из которых намотали спираль, – получилась электропечь. Но, низкоуглеродистая проволока, накаляясь до красна, быстро окислялась, превращаясь в окалину. Служили наши спирали не больше недели. Нам надоело их крутить, и тогда я натянул проволоку вокруг всей комнаты на гвоздях, вбитых в стены. Проволока, под которой мы спали, нагревалась до красного каления, а мы лежали как бы внутри гигантского раскаленного витка.
Когда от соседей требовалась какая-либо помощь, то или мы их, или они нас звали стуком в стену. Однажды я натянул проволоку зигзагом на косяки двери, вставил концы в розетку и постучал в стену. Кто-то из девчат открывает нашу дверь, а перед ней красная молния. Девушка смеется: «Эдька, так же напугать мог! Ну, чего тебе?» А мне ничего не надо было, мне и хотелось её напугать.
Электричеством обогревалось всё общежитие и не только наше. В общежитии нефтяного института, куда я зашел, как «агитатор» по случаю каких-то выборов, я тоже увидел «козлы». Расход электроэнергии был чудовищный, и для всего квартала электричество отключили совсем. Нам в качестве топлива стали выдавать то ведро керосина, то ведро угольной пыли, а то и ведро настоящего нефтяного кокса. На Грозненском нефтеперегонном заводе из нефти выгоняли все, что могло быть жидким топливом: бензин, легроин, керосин, мазут, так что оставался только твердый осадок – для нас это было самое желанное топливо. Для голландки ведро угля на один раз. Холодно было неимоверно. Освещались коптилками. В нашей комнате остались мы с Костей вдвоем – остальные сказали, что они уже научились по горло. Общежитие наполовину опустело.
В надежде найти какое-нибудь горючее мы зашли в пустой барак, и увидели валяющуюся чугунную плиту от разрушенной печи и кирпичи. Глину можно было в этом бараке накопать под полом, которого уже не было. Решили себя спасать сами. Про то, что для кладки в глину надо добавлять песок, нам не было известно, но я слышал, что в глину, чтобы она не трескалась, добавляют навоз.
Пока перетаскивали к себе плиту и кирпичи, стемнело, но терпеть холод мы уже не хотели. Пошли по улице, собирая замерзший конский навоз. Во что класть навоз не взяли, да и нечего было взять. Оооо, как мы старались из голых замерзающих рук не растерять драгоценные ледяные конские котяхи и бежали, потому, что руки уже отваливались.
Колосники мы нашли, а дверки не было, топливо загружали через конфорку, дым отвели в голландку через отверстие для ее чистки.
И наступило блаженство.
Зимний вечер, только что пришел из техникума, растопил печку и сварил мамалыгу. На большом столе горит коптилка, разложены чертежи и стоит кастрюля с мамалыгой, а в углу топится наша печурка. У печурки стоит ведро с мокрым угольным порошком. Я черчу при свете коптилки и время от времени то съедаю ложку мамалыги, то отодвигаю конфорку, и потолок освещается бликами живого огня. А я леплю из мокрой угольной крошки комочки, как для игры в снежки и эти самодельные брикеты кладу в раскаленное чрево на уже спекшиеся комки и закрываю конфорку. Опять остается свет только от коптилки, а плита раскаляется докрасна.
Хуже, если нам выдают ведро керосина, потому что тогда приходится выдергивать вату из матраса, макать ее в ведро с керосином и бросать через конфорку в топку.
К концу зимы мы с Костей спали на одном матраснике без ваты. Чтобы было теплей, спали вместе на полутора спальной кровати с дощатым настилом (была одна такая в нашей комнате), из остальных матрасов вату вытащили еще раньше. Но, никакого уныния в нас не было. А через некоторое время и свет дали, но к проволочной экзотике мы уже не вернулись – топили печурку, и ни одного праздника не пропускали.
Свободное копирование
