Во вторую зиму пребывания в Заводоуковске я ходил в школу, во второй класс. На уроках я всегда слушал учительницу очень внимательно. Но это не объяснялось ни высокой сознательностью, ни борьбой за хорошие оценки. Просто я знал, что дома меня ждет Аля, которая начнет досконально выспрашивать меня обо всем, что нового я узнал в школе. Она старательно запоминала то, что я ей рассказывал, и потом очень гордилась полученными от меня знаниями, стараясь при каждом удобном случае продемонстрировать их окружающим. Однажды вечером она остановила в коридоре мою маму и радостно сообщила ей, что все, что есть вокруг нас, называется предметами и при этом все предметы делятся на «дышевленные и недышевленные». Мама, поблагодарив ее, сказала что это сообщение ее очень взволновало, и тогда Аля немедленно ее успокоила:
– Вы, тетя Люба, не беспокойтесь: вы – предмет дышевленный.
Школа находилась по другую сторону железной дороги. Разумеется, никаких виадуков там не было, на путях часто стояли эшелоны (подчас очень длинные, чуть ли не до километра). Чтобы перейти железную дорогу, иногда приходилось, нагнувшись, пролезать под вагонами. Но однажды, когда я неторопливо подлезал под вагон, поезд тронулся. Я понял, что вылезти я уже вряд ли успею, и принял единственно правильное решение: оставаясь между рельсами, лег на землю. Время, в течение которого поезд шел надо мной, мне показалось вечностью. Замечу, что с тех пор при необходимости пересечь железнодорожную линию я стараюсь делать это каким-нибудь другим способом.
Я посещал школу не слишком регулярно (часто простужался, и меня оставляли дома). «Отличиться», однако же, успел. Как-то, получив за что-то двойку, я подумал, что неприятностей и забот у моей мамы и так хватает и что ее нужно избавить от лишних огорчений. Поэтому я старательно расписался в своем дневнике за нее, стараясь (чтобы не опозорить маму) тщательно соблюдать правила каллиграфии. Через несколько дней учительница спросила меня:
– А кто это расписался в дневнике? Ведь это же не мамина подпись.
– Расписалась мама,– соврал я, – а подпись, действительно, немножко другая: ведь мама раньше писала букву «М» неправильно, а вы на прошлой неделе объясняли нам, как эту букву следует писать. Я маме рассказал, и она постаралась расписаться правильно.
Учительница посмотрела на меня и с ласковой улыбкой сказала:
– Вы с мамой – очень старательные ученики. Кстати, скажи маме, чтоб она зашла ко мне: мы с ней обсудим правильное написание других букв.
Конечно, такое приглашение я передал маме с радостью. И поэтому очень удивился, когда через два дня – после визита в школу– мама стала мне объяснять, что подделывать чужие подписи – нехорошо.
Между прочим, еще пара слов об этой учительнице. Прошло четверть века, мне было уже за тридцать, и как-то, находясь в командировке в Москве, я от кого-то из общих знакомых узнал ее адрес. Конечно, решил навестить. Поднялся на третий этаж, позвонил. Мне открыла дверь немолодая женщина. Я поздоровался и спросил:
– Могу ли я видеть Ларису Павловну Шумилову?
– Это я. Подождите, подождите, не говорите ничего: кажется, я смогу узнать вас… Здравствуй, Эдик Мальц! Как поживает твоя мама Любовь Григорьевна?
Помнится, я тогда от изумления вообще потерял дар речи.
К сожалению, о Ларисе Павловне я знаю мало. Вернувшись из той командировки домой в Ленинград, я спустя месяц написал ей письмо. Письмо вернулось через две недели. На конверте корявым почерком было написано: «Адресат сменил местожительство и уехал».
