11.07.00. Утром после завтрака приехала немецкая знакомая Натальи Андреевны: мы должны будем передать ее посылку. Она обещала прибыть в 1030, а в 1029 раздался ее звонок в дверях. С восторгом и завистью еще раз убеждаюсь, что организованность и четкость у этого народа в крови.
Нас везут на выставку Барлаха (Erast Barlach, 1870-1938 ). Он художник и скульптор. Имел брата, жившего в России, бывал у него, а потому в его работах часто встречается русский типаж (крестьяне из глухой-глухой деревни). Многие его работы были уничтожены в 1933 году с приходом к власти нацистов.
Выставочный зал – «дом Барлаха» – расположен на территории большого парка. В центре парка двухэтажный дом, простой по внешним формам, но весьма роскошный по исполнению. Когда-то (XVIII век) дом и парк принадлежали одному очень богатому человеку Хельнсу. Окна дома выходят в парк, видна Эльба. В парке множество экзотических деревьев, привезенных хозяином из дальних стран (Африка, Америка и т.п.). Почему-то они ухитряются расти и жить в гамбургском климате (климат В Гамбурге не холодный, но все же далеко не тропический). В парке есть и оранжерея – две застекленных комнаты примерно 120 м2 и 60 м2; в каждой из которых поддерживается своя температура. Там тоже растут экзотические растения, только помельче (от цветов до полутораметровых деревьев). Это те, которые требуют уже не гамбургского климата.
Теперь парк и дом принадлежат городу. В доме изредка поселяют гостей (только самых почетных и самых богатых – на уровне принцев и королей). Дом Барлаха был построен его другом и почитателем – миллиардером Германом Риимтсма в 1960 году (архитектор Вернер Калдморген). Музей был открыт в октябре 1962 года уже после смети Германа Риимтсма его сыном Фердинандом. (Судьба Фердинанда тоже интересна, хотя непосредственно к рассказу о Барлахе отношения не имеет: он был похищен двумя авантюристами, и его семье пришлось выплатить выкуп 40 млн. долларов; один из похитителей позже был пойман и отсидел срок где-то в Аргентине).
«Дом Барлаха» – небольшое одноэтажное здание. В нем четыре зала примерно по 90-100 м2 каждый. Вход, несмотря на малые размеры выставки, стоит дорого: за четыре билета и маленький буклет-путеводитель (на английском языке для меня) Ульрих выложил 100 с лишним марок. Выставка состоит из биографического материала (фотографии и т.п.), небольшого количества рисунков и литографий размером чуть больше машинописного листа и скульптур, небольшая часть которых – бронза, – а остальные – дерево, покрытое чем-то вроде лака. Материал – липа и два каких-то других сорта, названия которых на русский язык мне не перевели, но сообщили, что это очень твердые породы.
Скульптуры очень эмоциональны: лица (хотя и изображенные очень примитивно), позы положение рук и ног – все очень динамично передают движение или настроение. Сюжеты собирательные (типа: скорбь, слепой певец, уставшая крестьянка, метательница и т.п.). Есть серии рисунков, изображающих сюжеты с определенной последовательностью событий, – этакий рассказ в рисунках. Но сюжет рассказа, как мне кажется, наивен и примитивен, хотя повествует об очень сильных и глубоких человеческих переживаниях. Хильда и Ульрих от этого художника в восторге. Тюлу тоже понравилось, она смотрела с интересом. Я же оценить не сумел: возможно, сказываются изъяны моего недостаточного художественного воспитания. Но, посмотрев эту выставку с некоторым любопытством один раз, второй раз попасть на нее я бы уже не стремился бы.
Во время осмотра этой выставки я вспомнил, что несколько работ этого художника (кается, барельефы) мы уже видели в свое предыдущее посещение Германии в городе Раценберг. (Раскопав старые записи, можно сравнить прежние впечатления и сегодняшние.) Хильда, услышав, что я вспомнил, пришла в восторг от того, что усилия, затраченные на предыдущий прием этих друзей (то есть нас) не пропали даром. Следующим мероприятием была прогулка по Ботаническому Саду, находящемуся поблизости. Сад принадлежит Университету. Вход, как ни странно, бесплатный.
Очень жалею, что послушался Хильду, уговорившую меня не обременять себя тасканием фотоаппаратов. Сад редкостной красоты; Ленинградский Ботанический Сад с ним и сравнивать неловко. Площадь огромная, соизмеримая по размеру с нашим ЦПКиО или чуть больше. Архитектура каждого участка соответствует тематике. Например, японские растения соответственно подстрижены, подобран соответствующий ландшафт и т.д. Иными словами, не «один общий зал», а «галерея гостиных комнат», каждая из которых имеет свой стиль, свой характер. – Жаль, что ничего не осталось на фото!
Тюл, бедняга, устала, вернулась «без задних ног», завалилась на час спать, а потом подошло время обедать, мы все потопали в гостиницу.
Вошли и видим: горит камин. Между прочим, горящий камин я не видел ни разу в жизни: только на экране кино. Увидев огонь в камине, я вспомнил, что утром приходил трубочист. Да, да, именно трубочист, а не печник. И когда я увидел его, мне показалось, что передо мной просто раскрыли книгу со сказками Андерсена, иллюстрированную живыми картинками, потому что трубочист был весь, как на картинке: специальная роба, висящие сбоку на поясе какие-то приспособления и даже специальная шапочка на голове.
Об обеде особенно не распространяюсь, ибо меню – это не самое интересное в заграничном путешествии. Замечу лишь, что ложась спать и мысленно облизываясь на стакан сладкого чая и толстый бутерброд, я начинаю догадываться, почему у многих немцев фигуры тощие и поджарые. Но сегодняшнее меню породило неплохой анекдот. На десерт Хильда подала компот из персиков со сбитыми сливками. Тюл, которая сбитые сливки очень любит, не сумела скрыть эту свою слабость, потому ей дали парочку добавок, скушав которые, она попросила меня перевести, что она так объелась, что самой из-за стола ей не встать, и нужен подъемный кран. Не зная, как перевести «подъемный кран», я сказал «домкрат». Меня задумчиво выслушали, затем о чем-то посовещались между собой, после чего Ульрих поднялся из-за стола, вышел из гостиной, и я услышал, как он спускается в свой погреб. Заподозрив неладное, я решил уточнить шутку и высказал предположение, что Ульрих, наверно, пошел за домкратом в свой гараж, поскольку таковой должен иметься в комплекте инструментов к автомобилю. «К автомобилю?» – изумленно переспросила Хильда, и после некоторых взаимных выяснений обнаружилось, что меня, как обычно, не поняли из-за моего произношения. Ульрих абсолютно серьезно направился в погреб, ибо, оказывается, существует какой-то сорт шнапса, название которого созвучно со словом «домкрат», и Ульрих пошел искать, не осталась ли у него еще бутылка этого зелья. Разумеется, его остановили, и вставать из-за стола Тюлу пришлось самостоятельно без домкрата и иных технических приспособлений, так сказать, «вручную» (или – точнее – «вножную»).
С произношением я «влипаю» уже не в первый раз, и в памяти всплывает еще одна пикантная ситуация, имевшая место пару лет назад.
Скодды тогда приехали в гости к нам. Желая сделать их пребывание в Ленинграде интересным и запоминающимся для них, мы старались не упустить ни одной возможности куда-то их сводить, что-то им показать: и большие музеи, и маленькие выставки, и постановки в больших театрах, и концерты в Филармонии, и маленькие концерты «местного значения».
И вот, мы повели их в Дом Дружбы Народов. Там должен был выступать маленький хор, на концерт которого нас пригласила одна наша родственница, являвшаяся членом этого хорового коллектива. Рассказывая о хоре заранее, я сообщил Хильде, что наша родственница поет в хоре и их выступления оцениваются столь высоко, что их даже несколько раз приглашали петь в одной из петербургских церквей. «И их туда пускают? –изумленно переспросила Хильда. – Их пускают в церковь?». Я кивнул. Она посмотрела на меня, и во взгляде ее читалось сострадание. Она что-то по-немецки сказала Ульриху, и его лицо тоже стало печальным. Больше вопросов мне не задавали, и мы поехали на концерт.
В первом отделении кто-то декламировал стихи (что у немцев особого энтузиазма не вызвало), потом кто-то что-то лихо отплясывал (это они посмотрели с интересом). А во втором отделении на сцену вышел хор, Произведение, намеченное к исполнению, уже объявили, но хор запеть еще не успел, и я шепотом пояснил Хильде: «наша родственница – вон она – в первом ряду, третья слева». Хильда посмотрела на сцену, затем на меня и вдруг начала давиться беззвучным смехом так, что на глазах выступили слезы. В паузе перед следующей исполнявшейся вещью она что-то торопливо прошептала на ухо Ульриху, и теперь уже согнулся пополам, трясясь от смеха, он. После концерта выяснилось: когда я сказал «поет с хором», то английское слово “chorus” в моем матерном произношении было ею воспринято как “horses” – лошади. Отсюда и изумленный вопрос, как это их пускают в церковь, не говоря уже о попытке вообразить себе даму, поющую вместе с лошадьми. А во время концерта при взгляде на сцену Хильда поняла все.
Я рассказал об этом инциденте не столько для того, чтоб сдобрить свой дневник анекдотом, сколько для того, чтобы показать деликатность этих людей, которые, решив в тот момент, что у меня «поехала крыша», не стали ничего уточнять и выяснять, а лишь огорчились за меня и тактично промолчали.
Однако вернемся к гамбургскому столу. После обеда, попивая красное вино, слушали записи хоровой оперной музыки и в числе прочего – гениальный вердиевский хор рабов из оперы «Набукко». Хильда рассказывала, что во время одного из своих путешествий они с Ульрихом слушали в Венеции концерт хоровой музыки. И вот, когда исполнялась эта вещь, весь зал встал: венецианцы, оказывается, считают этот хор неофициальным гимном своего города. – Не знаю, как там насчет гимна, но и я под этот хор встал бы, не раздумывая: так могуче и торжественно он звучит.
На том же диске оказалось и несколько хоров из русских опер (из «Онегина» и из «Годунова»). По ассоциации я вспомнил, что уже несколько раз слышал здесь русскую музыку (песни) в посредственном аккордеонном исполнении уличных музыкантов, ставящих перед собой кружку для монет. «Это разорившиеся эмигранты-неудачники? – спросил я Хильду. «Нет, – ответила она, – эти люди приезжают сюда регулярно дважды в год на пару месяцев, а потом возвращаются в Россию». Я обалдел от изумления, потому что никогда не предполагал, что может существовать понятие: «выезд нищего на заграничные гастроли». Зато теперь я знаю, как следует понимать слова некоторых малоинтересных музыкантов, рассказывающих, что они совершили заграничное турне. Оказывается, здесь уличным музыкантам (особенно русским) подают очень и очень прилично. Заработка, полученного на таких двухмесячных «гастролях», хватает не только на оплату дороги из дома и домой, но как правило, и на безбедную жизнь дома в «межгастрольный» период, то есть в остальную часть года. Справедливости ради замечу, что кроме уличных аккордеонистов-одиночек, сидящих на земле вблизи какого-нибудь торгового центра, довольно часто попадаются и музыкальные коллективы, а именно, струнные трио или квартеты с хорошим репертуаром (как правило, классика), стоящие на каком-либо перекрестке. У них вполне импозантный вид; качество исполнения – в районе тройки-четверки, а иногда даже и лучше. Только вместо кружки перед собой они ставят раскрытый футляр инструмента.
Свободное копирование
