Мои темницы - 73

LXXIII

 Я терпел до одиннадцатого января 1823. Утром я встал с небольшою головною болью, но с расположением к обмороку. У меня дрожали ноги, и я с трудом дышал.

 И Оробони уже два или три дня как нездоровилось, и он не вставал.

 Принесли мне суп, едва я отведал его, как упал без чувств. Спустя несколько времени, коридорный часовой взглянул случайно в дверное окошечко и, видя меня распростертым на полу с опрокинутым горшком возле, счел меня мертвым, и позвал Шиллера.

 Пришел и супер-интендант, немедленно послали за доктором и меня положили в постель. С трудом я очнулся.

 Доктор сказал, что я в опасности, и приказал снять с меня оковы. Он прописал мне, не знаю какое, сердечное лекарство, но желудок не мог ничего удержать. Головная боль страшно усилилась.

 Немедленно донесли губернатору, который отправил курьера в Вену, чтобы узнать, что со мной делать. Отвечали, чтобы меня не помещали в больницу, но чтобы ухаживали за мной в камере, с тем же самым старанием, как если бы я был в больнице. Кроме того, супер-интендант был уполномочен снабжать меня бульоном и супом со своей кухни, пока болезнь не перестанет быть серьезной.

 Эта последняя предусмотрительность вначале была для меня бесполезна: никакая пища, никакое питье не принималось желудком. В течение всей недели мне становилось все хуже и хуже, и я день и ночь был в бреду.

 Для ухода за мной были приставлены Краль и Кубицкий, оба с любовью ходили за мной.

 Всякий раз, как я приходил несколько в сознание, Краль повторял мне:

 -- Уповайте на Бога, только Бог один благ.

 -- Помолитесь за меня, -- говорил я ему, -- не о том, чтобы я выздоровел, а о том, чтобы Он принял мои несчастия и мою смерть во искупление моих грехов.

 Он надоумил меня принять Св. Тайн.

 -- Если я не просил об этом, -- отвечал я, -- припишите это моей слабости, но принять их будет для меня большим утешением.

 Краль передал мои слова супер-интенданту, и ко мне был прислан тюремный капеллан.

 Я исповедался, приобщился и соборовался. Я был доволен этим священником. Звали его Штурм. Его рассуждения со мной о справедливости Бога, о несправедливости людей, о долге всепрощения, о сущности всего мирского не были пошлы, они носили отпечаток возвышенного и образованного ума и горячего чувства истинной любви к Богу и к ближнему.