Владимир Васильевич Максимов оказался самым демократичным нашим премьером. Он не подходил сверху вниз ни к кому в труппе. Был очень прост и естествен в отношениях с нами, стремясь сократить время взаимного "принюхивания" друг к другу и поскорее стать нам добрым приятелем. В этом не было ничего от величавого снисхождения короля экрана. Наоборот, оказалось, что ему насущно необходима была дружба - уж очень одинока и как-то не устроена была его личная жизнь.
Популярность Максимова была неописуемой. Каждый вечер у актерского подъезда Владимира Васильевича ожидала большая толпа поклонников, жаждавших проводить его в Тюремный переулок (ныне переулок Матвеева), где он жил. Напоминало это шумный деревенский крестный ход в престольный праздник, только без хоругвей и икон. Максимов, как ребенок, радовался, когда мы однажды после репетиции провели его внутренними ходами по Консерватории, дабы он мог через парадный подъезд уйти домой, обманув бдительность "одержимых".
Этот неестественный ажиотаж вокруг его имени, шумный успех на концертах, цветы и постоянные толпы возле его квартиры и у театра делали его жизнь беспокойной и какой-то ненастоящей, внося некую двойственность в миропонимание этого скромного и хорошего человека. Для ролей классических героев-любовников (по терминологии амплуа) у него были все данные - высокий рост, красивое лицо, стройная и изящная фигура, великолепный голос большого диапазона и бархатистого тембра, легко вспыхивающий темперамент. Успех он имел оглушающий, но все-таки он, казалось, и сам понимал, что это не то настоящее, ради чего стоит работать, бороться и страдать. И он начинал метаться и искать, идя, иной раз, на риск. Так было с ним в "Рваном плаще", когда по предложению режиссера Болеславского он надел взлохмаченный парик и рванье босяка, словом, пошел на "характерное" решение образа поэта Новичка. Внешняя характерность помогла ему избавиться от позы и жестов привычного красавца и заговорить естественно, просто и без всякой декламационности.
В течение довольно длительного времени он оставался верен этому рисунку роли, но не покидавшие его сомнения подогревались верными поклонниками его "мелодекламационности". К огорчению нашему, он вернулся на старый путь любимца публики. Возродился блистающий красивостью, эффектный, с завитыми кудрями герой романтической драмы. На нашу резкую критику он, сердито отводя глаза, отвечал, что этот вариант дает ему большую уверенность в сочувствии зрителя. Возможно, его отталкивала наша нетерпимость, которую мы воспитывали в себе, борясь против проверенных приемов "актерствования", рассчитанных на легкий успех у зрителя.
