Глава 4.
Государственный Большой драматический театр - так будет именоваться наш театр на афише. Выборы в первый местком. Наш старший товарищ - Александринский театр. Отношение к профессии наших "китов". Работа над "Дон Кихотом". Удача художников Щуко и Аллегри. Срочная подготовка к замене Юрьева. Торжественное открытие театра
Получив наименование Большой драматический театр, мы по установившейся в те дни моде сократили длинное имя - Больдрамте! Событием этого периода жизни театра, занятого подготовкой к открытию в трудных и беспокойных условиях начала девятнадцатого года, были выборы в первый местком, проводимые недавно организованным Союзом работников искусств, куда влился профсоюз актеров, в котором я состоял еще с 1917 года. Опыта профессиональной работы ни у кого, кроме Голубинского, бывшего казначеем союза актеров, не было. Все начиналось на чистом месте. В актерской среде нашей к этому моменту сложилось как-то так, что организующую роль в труппе взяли на себя Музалевский, Голубинский и я. Все актеры уже привыкли обращаться за разъяснениями по вопросам творческим и бытовым к нам, и потому нас выбрали единогласно. От работников сцены выбрали машиниста Старостина, рабочего Власова и осветителя Бернштама.
Самой интересной фигурой, основой месткома стал у нас Василий Петрович Старостин. Образование свое он закончил в церковно-приходской школе сельца Тверской губернии, большинство мужской половины населения которого работало в нашем театре рабочими и столярами. Настойчивая любознательность и природный талант к технике машинерии сценического оформления позволяли ему выигрывать бой в спорных вопросах у очень опытных инженеров и художников. А в тех "драках", что происходили на заседаниях месткома по вопросам, рождавшим различные точки зрения, почти всегда побеждал Василий Петрович, ни разу при этом не возвысив голоса, только на скулах его появлялись красные пятна (у него, оказывается, был туберкулез).
И даже когда оппонентов бывало большинство, мы верили его убежденности и в конце концов уступали ему, а дальнейшие события все чаще подтверждали его правоту. Естественно, он был нашим председателем, заместителем его - Музалевский, казначеем - опытный в этом деле наш "дипломат" Голубинский, производственным сектором ведал Иван Власов, а мы с Бернштамом несли секретарские обязанности, причем мой симпатичный напарник взял на себя всю тяжесть канцелярской отчетности, а на меня легли дела по организации улучшения быта актеров, тоже очень хлопотные в ту пору.
Эти дела открывали широкий простор действий и требовали от нас неиссякаемой предприимчивости, изобретательности и постоянной мобилизованности. Очень много помогала делу железная настойчивость Музалевского. Впрочем, согласованность квартета Старостин, Музалевский, Голубинский и Мичурин была такова, что никто из нас никогда не пытался определить - кто, собственно, виновник удачи!?
Кроме бытовых вопросов надо было наладить занятия по фехтованию, боксу и акробатике. А кроме этого было невпроворот "непланово" возникавших дел, мы ведь действовали на "целине"! Многое в жизни театра приходилось впервые решать и дирекции, так что иной раз и выходило: кто палку взял, тот и капрал! И получилось, что я стал ответственным за внешний облик и грим эпизодников, кроме этого, связь с фотографом для съемок сцен из спектаклей тоже почему-то легла на меня, я уж и не знал, по какой линии шла моя нагрузка, от месткома или от дирекции? Не все ли равно, важно было одно - жизнь в театре била ключом. Музалевский, получивший высшее юридическое образование, хорошо разбирался в вопросах политической экономии, и это помогло месткому во многих случаях конфликтов при выработке и распределении ставок по тарифным сеткам Рабиса. Егор Музалевский обладал большой пробойной силой и, как я уже сказал, железной настойчивостью. Голубинский ввел четкий бухгалтерский порядок в материальное хозяйство месткома, что не мешало ему быть доброжелательным к попавшему в беду товарищу.
Сегодня даже трудно вообразить, какие неожиданные проблемы возникали сорок с лишком лет тому назад. Вот, к примеру, как-то поздно вечером пришел к нам в уборную взволнованный Старостин и рассказал, что возле актерского подъезда остановилась грузовая машина, неизвестная женщина и шофер предлагают купить у них белую муку - расчет можно произвести завтра по цене ниже рыночной. Надо сказать, что на рынке можно было тогда купить, ну четыре-пять фунтов (в те дни еще были фунты и пуды), а тут целый грузовик! Ясно, что дело темное, и этим людям надо спасать себя в первую очередь, но зато мы сможем реально помочь двумстам человекам, да еще их семьям, забывшим уже, что такое белая булка. Нахожу по телефону Марию Федоровну, рассказываю и получаю ответ: "Решайте сами, а если завтра возникнут осложнения - позвоните".
Мы быстро мобилизовали свободных работников, чтобы перегрузить мешки с мукой в нижний трюм сцены, а на вопросы любопытных отвечали, что ответим завтра. Мы с Егором и Голубинским пытались ночью играть в преферанс, но игра не получалась. Курили, разговор не клеился - не лезла из головы мысль о муке в трюме сцены. Утром с дневным светом вернулись к нам оптимизм и уверенность в хорошем завершении нашей авантюры. Действительно, ни днем, ни вечером никто не появился, и Мария Федоровна на наш вопрос: "Как нам теперь быть?" - ответила: "В вашем вопросе нетрудно угадать предполагаемый вами ответ - ваше предположение правильно!" И она засмеялась. Мы тотчас же вывесили объявление: "Каждый работник театра, независимо от занимаемого положения, может получить по 15 фунтов муки бесплатно в нижнем трюме под сценой".
Нельзя забыть выражения лиц людей, поднимавшихся из трюма с мешочками в руках. Ведь хлебный паек того времени был что-то вроде полфунта в день. Помню, возвращаясь пешком из театра (трамваи поздно вечером уже не ходили), я услышал свирепое рычание собак. В полутьме неосвещаемого Калашниковского проспекта (ныне проспект Бакунина) я рассмотрел трех худющих псов, раздиравших тушу барана, очевидно, свалившуюся с грузовика. Я видел мясо, настоящее мясо - собаки растушевались в фокусе моего видения, и осталось только мясо. Не помню, отогнал ли я собак или они сами отошли, но помню, как злился на себя, что не взял с собой перочинного ножа и голыми руками стал отламывать большой кусок ребер с мясом. Два дня вкуснейший, жирный и пьянящий суп насыщал меня. Так что, может быть, после этого рассказа станет понятнее, почему те пятнадцать фунтов белой муки были для нас фантастическим сном, ставшим явью!
