Репетиции "Эдипа" были временно прерваны из-за мобилизации всех сил и средств Музыкальной драмы и нашей труппы для постановки пьесы Маяковского "Мистерия-буфф". Ставил спектакль Вс. Мейерхольд, помогали ему И. Лапицкий, О. Брик и сам автор. Участников "Эдипа" механически переключили на "Мистерию", но ввиду того, что участие было добровольным и за него платили аккордно, я от участия уклонился. Должен покаяться: в те дни, зная Маяковского по "Облаку в штанах", я не признавал его. Для меня был лучшим и единственным поэтом Александр Блок. Но моя молодость, высокий рост, легкая возбудимость и, главное, крепкий бас привели к тому, что Лапицкий уговорил меня явиться в верхнее фойе Музыкальной драмы, где за длинным столом восседал ареопаг: Мейерхольд, Лапицкий, Маяковский, художник Малевич и Л. Брик, которая после реплики склонившегося к ее уху Лапицкого быстро подошла ко мне и, уведя в соседнюю небольшую комнату, прочитала монолог и сцену Человека-просто. Доказывая мне необходимость участия, Лапицкий так образно нарисовал характер и задачу роли, что я, смутно еще, но все же увидел этого человека:
Кто я?
Я - дровосек
Дремучего Леса
Мыслей
извитых лианами книжников,
Душ человечьих искусный слесарь,
Каменотес сердец булыжников.
Я - дурак! В те времена частенько я должен был признавать, что я не понимал то, что понимали другие. Позже, правда, я убеждался, что иной раз понимавшие далеко не все понимали, но брать отправной истиной нехватку собственной сообразительности - полезно. И вот я попросил Л. Брик прочитать мне всю сцену, и она горячо и убежденно исполнила это. Я слушал, отбросив предвзятость, стараясь заразиться ее страстностью, но ощущение, будто в безрессорной телеге резвая лошадь мчит меня по вымощенной крупным булыжником мостовой, не оставляло меня.
Упрямство всегда было отличительной чертой моего характера. И пришлось самому автору играть Человека-просто.
Помню, как после отказа спускался с лестницы - каждый пролет все быстрее и быстрее, и было мне стыдно и горько, но иначе поступить я не мог - ведь нельзя браться за дело, в которое сам не веришь. Пора, пожалуй, поговорить о сомнениях, которые возникают всякий раз, когда перечитываю написанное. Мне ведь очень хотелось оставаться только объективным летописцем, избегая говорить о себе. Пытался даже делать это, но события, а главное - люди, живущие в памяти моего сердца, настолько органично с ним срослись, что, будучи оторванными от него, делаются какими-то призрачными, смутными и неживыми. А творя те события, что должны быть предметом моего рассказа, люди эти были очень живыми, ясными и разными. А быть может, временной промежуток в 30-40 лет, отделяющий меня сегодняшнего от этих дорогих мне людей, исказил истинный образ, а фантазия моя вылепила этаких мудреньких, добреньких дядей от искусства, а на самом деле не были они такими? Но вот волею счастливого случая в 1959 году в Париже я стою у двери квартиры живого Александра Бенуа на улице Витю, возле Булонского леса. Дверь открывается, и старшая дочь Анна Александровна приветливо встречает меня и предлагает пройти к отцу, только второй день вставшему после простуды. Поднимаюсь по витой лестнице в верхний этаж и еще снизу, через отверстие пола, вижу сидящего за столом в кресле Александра Николаевича Бенуа, а из соседней комнаты уже гогочет сын Бенуа - Кока! "Смотри, Кока - вот и Геннаша навестил нас, - заговорил Александр Николаевич, - как там Никольский садик? А собор с пятью главами, под которыми жили боженька со своими апостолами? Няня моя так мне объясняла, когда было мне лет шесть, а жили мы напротив Никольского собора, помните? Ведь вы у нас бывали!" А когда Александр Николаевич узнал, что я теперь живу на проспекте Римского-Корсакова, он залился хохотом: "На Екатерингофском? Стало быть, наискосок от нашего дома!" Я увидел, что Бенуа остался таким же, каким мы знавали его в двадцатые годы. Значит, можно верить воспоминаниям, живущим в тебе постоянно. Корень этого постоянства был не в особых свойствах моей памяти - просто эти люди накрепко и так щедро одарили меня крупицами своей мудрости и красоты, что они жили помимо моей воли. Вот почему, когда я рассказываю об этих людях и делах их, неизбежно появляется иногда нескромное местоимение - я.
Возвращаясь к репетициям "Царя Эдипа", надо сказать, что задача театра была не столько в том, чтобы загрузить работой актеров, уже получающих зарплату, сколько проверить на практике совместного труда пригодность кандидатов в труппу на работу в качестве актеров, мимистов, хористов и оркестрантов. И. М. Лапицкий, мастерски владевший построением массовых сцен, сумел быстро слепить композиционно строгие и выразительные мизансцены, органично связанные с действием стремительно развивающейся трагедии несчастного Эдипа. Юрьев охотно шел на новое решение отдельных сцен, предлагаемое Лапицким, исходившим из характера актерской работы, близкой манере французского трагика Муне-Сюлли, которой придерживался и Юрий Михайлович. Иокасту репетировала К. А. Аленева, окончившая недавно александринскую школу, где на выпуске сильно, умно и тонко играла центральную роль в пьесе Александра Дюма-сына "Полусвет", проявив в этой еще школьной работе изящество и кружевное разнообразие психологических нюансов роли. Античная трагедия требовала иных выразительных средств, и Ксения Александровна, обогатив исполнение роли Иокасты интересными деталями, в голосовом отношении прозвучала рядом с Юрьевым несколько "под сурдинку". Креоном был уже немолодой Павлов-Хорват, который, будучи преподавателем в школе Александринского театра, не столько играл свою роль, сколько показывал, как надо ее играть.
Великолепен, поистине, был Софронов! Когда весь ужас неотвратимо-трагического конца Эдипа становится очевидным, высшую точку напряжения рождали слова пастуха - Софронова, звучавшие на пределе человеческого отчаяния.
Но если ты... Но если это ты...
Тогда, клянусь богами трех миров,
Я спас тебя для страшного удела.
Вначале я играл Вестника и, должен сказать, получал большое удовлетворение от "большого дыхания" роли, а позже Лапицкий перевел меня на Тирезия-прорицателя. Играли мы "Эдипа" в будущем нашем помещении - Консерватории или же отправлялись в клубы рабочих районов.
