В «Воспоминаниях» Шестаковой есть по строчке о моей маме и о моем дедушке: «Серьезная девушка Бежаницкая, дочь местного православного священника» и, в связи с рождением у одной студентки внебрачного ребенка: «Надо ребенка регистрировать, а для этого веришь не веришь — крестить. Окрестил, конечно бесплатно, отец Бежаницкой». И далее говорит опять мама;
«Главной гордостью нашего курса, медицинского факультета, всего университета был наш дорогой профессор Раубер. Русского языка он не знал, и ему было разрешено министерством читать лекции на немецком языке. Спокойно, выразительно, образно он проводил лекции, тут же демонстрируя детали всего, о чем он говорил. Седовласый, с наклоненной головой, с красивыми, живыми, чуть лукавыми глазами из-под густых седеющих бровей, приходил он в аудиторию, неся с собою то полную корзину всяких деталей, то рыболовную сеть, то веревки, то куски мяса и жира, то с головным мозгом и ножом, иногда со всякими непонятными вещами — и потом в ходе лекции постепенно все разъяснял. Он был прекрасный собеседник, интересовался всем, ко всем относился хорошо, только не любил лентяев и не интересующихся наукой. (Не забуду никогда. как через несколько лет я впервые выступила в Медицинском обществе имени Н. И. Пирогова с докладом «О неспецифическом гемолизе» и через три дня после этого в нашу квартиру, где я жила с родителями вошел профессор Раубер, держа в руках большую белую цветущую азалию. Он узнал и пришел поздравить меня с первым моим научным выступлением).
Он был не только ученым — он был писателем. Его книги были в свое время лучшими в Европе книгами по анатомии, особенно издание книги с атласом в пяти томах «Раубер-Копш», переведенное и изданное на русском языке. Он был удивительно тонким художником, любил красивое, особенно розы. Долго хранила я, как реликвию, альбом цветных рисунков самого профессора Раубера, разных уголков его кабинета в анатомикуме, но он пропал, как и многое другое из моей квартиры, во время войны
<...> Порывистость студенчества проявить свою любовь, уважение к своим преподавателям или к кому-нибудь заслужившим их — огромна. На всех вечерах-концертах приглашенных профессоров и их жен встречали по-царски: ездили за ними на пароконном извозчике или даже нанимали карету, встречали с цветами, сажали в первые ряды, после концерта отвозили домой.
Один раз только что поступившие семинаристы возмутились, что профессор Раубер читает анатомию на немецком языке. Старшие медики были возмущены, заступились <...> не знали, как загладить вину перед любимым профессором. Когда Раубер собрался домой с концерта, все медики разом бросились в раздевалку, взяли свои шинели и пальто и устлали ими весь путь, по которому вели профессора до самого экипажа, в котором повезли домой.
Студенты любили тогда театр, следили за литературой, заражались все больше и больше революционным духом.
Очень многие студенты и вольнослушательницы уже с III курса работали субординаторами при клиниках, лабораториях, входя впоследствии в штат.
На летние каникулы студенты старались получить платные работы на стороне: оспопрививателями, помощниками санитарного контроля или в детских летних колониях. Будучи студенткой, три лета я работала помощником врача в санатории и в лечебнице на Рижском взморье, а одно лето после окончания — в Крыму, в Саках у проф. Н. Н. Бурденко, заведуя лабораторией. Вообще он женщин-врачей не признавал. С IV курса я работала ординатором в терапевтической клинике, а потом ассистентом у проф. Дегио и приват-доцента Мазинга. Стала домашним врачом профессорских семей.
Больше трех лет я была старостой своего курса (вместе со студентом Дмитриевым). За мой маленький рост проф. Кузнецов прозвал меня «староста, который под стол пешком ходит».
Начали уже готовиться к государственным экзаменам, и вдруг неожиданно грянул гром в 1910 г. Министр просвещения Кассо разослал по всем университетам приказ о запрещении допускать к государственным экзаменам вольнослушательниц, которым никакие права не будут даны. Другими словами, наша работа — мыльный пузырь, университеты для женщин остаются закрытыми.
Протесты ректоров, деканов, профессоров всех университетов и их защита были безрезультатны — нас выгоняли.
Петербург взял на себя инициативу и вместе с представительницами Москвы организовали съезд делегаток всех вольнослушательниц, по две от каждого университета. Списались со всеми университетами и назначили день съезда незадолго до очередного заседания министров. Съехалось около 20 делегаток, было два или три собрания, всех министров распределили между делегатками <...> К Столыпину, председателю Совета Министров, было направлено три делегатки, к некоторым министрам по две, а к остальным по одной. На меня пал тяжкий жребий: мне поручили посетить прокурора Святейшего Синода, черносотенца Лукьянова. Ему доложили, и я была принята. Большой темный кабинет, полумрак из-за темных портьер на окнах, сам тонкий, сухой, в черном костюме. Предложил мне сесть и вопросительно взглянул на меня. Сжато рассказала ему о цели моего визита, о работе женщин в течение четырех лет в университете наравне со студентами, о том, что министр Кассо своими приказами изгоняет нас и не допускает к государственным экзаменам, отказывает в правах. За все время моего пребывания у него он не произнес ни одного слова. Я оставила ему на столе «памятку», «более подробную, чем мои слова», откланялась и, когда вышла на Литейный проспект, глубоко вздохнула.
Министр Кассо отказался принять делегаток. Столыпин и все другие министры отнеслись по-человечески, выслушали, расспросили и даже подбадривали.
Все делегатки разъехались по своим городам, петербургские же остались ждать решения. Приблизительно через 7-10 дней мы узнали, что было очередное заседание Совета Министров и в повестке дня стоял вопрос о женщинах в университетах. Министр Кассо настаивал на своем и после дебатов, перед голосованием, покинул заседание.
Совет Министров постановил: разрешить вольнослушательницам продолжать свои занятия в университете, допустить их наравне со студентами к государственным экзаменам (слушательницам медицинского факультета, не имеющим в аттестатах отметки по латыни, предварительно сдать проверочный экзамен по латинскому языку), по окончании университета предоставить окончившим женщинам все права наравне с окончившими студентами, разрешить и впредь принимать женщин на общих основаниях наравне с мужчинами.
