11. Камень и болото
В выпущенном неким Оскаром Норвежским альманахе с автобиографиями молодых писателей,- один из участников альманаха с гордостью заявил, что его "слава Богу, выгнали из шестого класса гимназии". Судя по автобиографиям остальных участников, большинство их также не поладило с наукой с первых же шагов на этом поприще. В разговорах писатели часто поражали своим невежеством. О самообразовании заботились немногие, отсутствие знаний и культуры должны были компенсироваться талантом, вдохновением и творческой интуицией.
Обычно жизнь и карьера большинства писателей той эпохи слагались таким образом. Студент, приказчик, канцелярист, реже — офицер или представитель иной профессии, любитель литературы решался сам попробовать свои силы на литературном поприще. Незначительная должность, маленький заработок, затхлая провинциальная жизнь его не удовлетворяли, успех же литературный сулил ему известность, преклонение перед его талантом и крупный заработок. Начинал он обычно со стихов. Даже большинство писателей-прозаиков начинали стихами. Во время творческой работы он испытывал, естественно, нервный подъем, который принимал за вдохновение. Много читал стихов и усвоил элементарную технику стихосложения. Плоды его творчества, как правило, казались ему не хуже тех стихотворений, которые он читал в журналах. Он не понимал, что стихи его пока подражательны, что в них нет свежести, нет "лица автора". Самолюбие его было безгранично и делало его слепым. Недолго думая, послал он стихи в редакцию одного из столичных еженедельников и с трепетом, с замиранием сердца ждал ответа.
Получив стихи из провинции, секретарь редакции машинально совал их в папку с надписью "на просмотр".
Через несколько дней редактор журнала, расклеивая номер, обратился к секретарю:
— Взгляните-ка, нет ли у вас чего-нибудь на подверстку? Этак, строк на двадцать. В наборе ничего подходящего нет.
Секретарь суетился, заглядывал в папку с пометкой "на просмотр" и извлекал оттуда стихи начинающего провинциала, в которых, на его счастье, было ровно двадцать строк.
— Вот, как будто бы подходящие стихи, — нерешительно говорит он.
Редактор мельком просматривал стихотворение и, наклеивая его на макет номера, бормотал:
— Стихи не ахти... Да ладно, сойдут!
Тупой, слепой случай выдвигал нового поэта. Так восходила новая звезда на литературном горизонте. Получив извещение и гонорар, новоиспеченный поэт чувствовал себя на седьмом небе. Заветная мечта исполнилась, — он сопричислен к лику жрецов искусства. Он скупал в железнодорожном киоске все номера журнала с напечатанным своим стихотворением, пожертвовав значительную часть присланного грошового гонорара, и раздавал их своим знакомым и сослуживцам. По улицам расхаживал с таинственным и гордым видом, как и полагалось жрецу, знающему тайны творчества. Если он служил где-нибудь, — к службе начинал относиться небрежно и работал спустя рукава. Если учился, — начинал манкировать учебой. Ему, поэту — и вдруг приходится заниматься разными низменными делами, как обыкновенному обывателю! Нет, слуга покорный! Зато все свободное время он посвящает творческой работе и бомбардирует редакции своими стихами, не забывая в каждом препроводительном письме с гордостью упомянуть, что он "уже печатался в журнале таком-то". Два-три его стихотворения проскальзывают, с течением времени, на страницы мелких еженедельников, нуждающихся в материале. Тогда поэт окончательно решает стать профессионалом. Успех его окрыляет, ему рисуются в будущем самые радужные перспективы. Он бросает службу или учебу и собирается в Петербург. Когда родные пытаются отговорить его от этого смелого шага, пугая трудностями, он бодро заявляет:
— Чепуха! Проживем как-нибудь! Все писатели сначала бедствуют, такова уж наша участь! Да и, наконец, мне не так уж трудно будет заработать, я уже печатался в трех журналах. За стихи платят по двадцати пяти копеек за строчку. Пишу я не меньше одного стихотворения в день. Это выходит — тридцать стихотворений в месяц. Положим, пойдет у меня пятьдесят процентов, то есть пятнадцать стихотворений по двадцать строк. Меньшего размера я стихов не пишу. Пятнадцать на пять — это семьдесят пять рублей. Как видите, расчет простой, но верный. Этих денег мне за глаза хватит.
И наивный мечтатель нахлобучивает на недавно отросшие кудри недавно приобретенную широкую бандитскую шляпу и, сопровождаемый пожеланиями успеха своих провинциальных поклонников, которых он успел уже приобрести в родном городе в количестве двух-трех человек, отбывает в столицу. Там он находит мансарду где-нибудь на Четырнадцатой линии Васильевского Острова или в "меблирашках" в Лихачевке рублей за десять в месяц, и начинает беготню по редакциям. С первых же шагов оказывается, что расчеты его на заработок были не совсем верными. Правда, он плодовит по-прежнему и в день пишет по стихотворению, но в редакциях, не обращая внимания на его гордые заявления, что он уже печатался, стихи его часто возвращают ему с пометкой: "не подходит". В общем, принимают не более пяти процентов. Да еще приходится ждать гонорара, так как начинающим он выплачивается по напечатании. Но эта беготня по редакциям приносит ему кроме горьких разочарований и ряд полезных литературных знакомств. Он знакомится с литераторами уже создавшими себе имя, входит в круг интересов писателей-профессионалов, узнает от них о вновь выпускаемых журналах и альманахах, которые более нуждаются в материале и где легче пристроить свои произведения и, наконец, окончательно приобщается к лику "жрецов" в литературных кабачках, завсегдатаем которых он становится. Но до благополучного существования еще далеко, он часто голодает в буквальном смысле слова, утешая себя мыслью, что "все великие писатели сначала бедствовали". Собственно, разумнее всего было бы для него пока найти себе какую-нибудь обыкновенную работу и заниматься творческой работой попутно, по совместительству. Но как это можно! Он, жрец, — и вдруг превратится в какого-то канцеляриста или корректора! Нет, он лучше умрет с голоду, но работать не будет! Уважения к труду у него ни малейшего, и он становится богемцем, бездельником, привыкает к выклянчиванию грошовых авансов и к даровым угощениям случайных "меценатов". Вращается в замкнутом круге — кабинет, редакция, кабак, кабинет. Пытается перейти на прозу и, одновременно со стихами, печатает в мелких журнальчиках и маленькие рассказы. Заработок его немного увеличивается. Так проходит года два-три. Но запас впечатлений, накопленных им в провинции, исчерпывается, а новых у него не бывает. Откуда они могут быть в этом замкнутом кругу, где, как белки в колесе, вращаются одни и те же лица? Прощупать жизнь своими руками он не имеет возможности, не позволяет заработок. Он не может совершить поездки даже в родной город. Пишет все реже и реже, жалуется на отсутствие вдохновения, на злую судьбу писательской братии, на плохие бытовые условия. Но вырваться из замкнутого круга, который, собственно, и сделал его творческим импотентом, он не может, да и не желает. И продолжает прозябать в богемском болоте.
Эта богема, русская богема той эпохи, совсем не была похожа на богему Мюрже. Она была груба и некультурна. Большинство богемствующих были не начинающие, а "кончающие". На дверях литературных кабаков сияла невидимая надпись, как на дверях Дантовского ада:
"Входящий сюда — оставь надежду навсегда!"
Иногда молодой писатель, нуждаясь, пытался обратиться за помощью в Литфонд, но получить эту помощь было не легко. Для того, чтобы выпросить сравнительно крупную возвратную ссуду, требовались два солидных поручителя. А кто поручится за писателя, у которого пока нет ни отдельных книг, ни имущества? Пособия же выдавались в размере двадцати пяти — сорока рублей. Эти суммы были пределом.
— Если вам нужно сорок рублей — просите восемьдесят, — инструктировал меня опытный в таких делах Андрусон. — Литературный фонд, хоть вы будьте при последнем издыхании, больше не даст. А сто рублей и не просите, — откажет.
Свободное копирование
