Херпучи. Военные годы

Херпучи. Военные годы

Ну, что же, школьные годы продолжаются, а война все идет и идет и неизвестно, когда кончится. Летом 1942 года мы перебрались в барак по клубной улице, обменяли половину большого дома на комнатку и кухоньку в бараке. Во-первых, зимой теплее, во-вторых, как говорится, ближе к людям. На прежней квартире лишь соседи за стеной, а здесь же полно народу.

Запомнившимися соседями были большие семьи Галимовых и Белобородовых. У Галимовых было четверо детей, моим ровесником был младший Юрка. Отец их работал кем-то в конторе, а мать – в швейной мастерской Кустпрома. В ведении этого Кустпрома была еще и сапожная мастерская, по-моему, и баня. С Юркой мы крепко дружили несколько лет, пока их семья, уже после войны, ни уехала куда-то. Вместе ходили на рыбалку, собирали грибы, ягоды, промышляли топливо, одинаково были озабочены едой.

Как-то принесли со старого кладбища большие деревянные кресты, валявшихся на заброшенных могилах, и распилили их на дрова. Его старая бабка здорово ругала нас и предрекала небесные кары, но ничего, все обошлось.

Иногда мы с Юркой мастерили мины, которые лихо взрывались. У старшего брата Витальки было ружье, и мы у него воровали порох для своих поделок. Научились примораживать кружку с солью к табуретке, если эту соль энергично перемешивать с малым количеством воды.

У меня был металлоконструктор и мы из него мастерили всякие поделки. Галимовы обучали меня нескольким матершинным песням. Иногда вечерами вместе с Юркой учили роли, т.к. вместе были в школьном драмкружке.

Мы были вечно голодными. Осенью хорошо - есть картошка, и мы ее варили у речки на костре, а вот в остальное время - худо. Все продукты, выкупленные по карточкам, а также ИТРовский паек (для инженерно- технических работников, к которым относился его отец), мать Юрки прятала в надежный сундук под замок. Но старшие умудрялись открывать сундук без ключа, какой-то отмычкой. Отрезали пластик от буханки ржаного хлеба, брали немного сахара, чуть-чуть постного масла, а остальное аккуратно ложили на место, Жарили прямо на плите сырую картошку, нарезанную кружочками, да плюс то, что стащили - вот червячка и заморили. Голод- то ведь не тетка. Иногда, если кража раскрывшись, мать брала ремень, и тут уж доставалось всем.

С Белобородовыми мы жили через коридор, дверь в дверь. Отец на фронте, на руках у тети Арины пятеро детей, из которых самый младший еще лежал в зыбке. Хозяйка все время работала то в старательской артели, то возницей на конном дворе или где-то пилила дрова — тяжелая физическая работа. У них была одна большая комната с печкой в одном углу и с отгороженной деревянной перегородкой, спальней, В квартире бедность, почти нищета, из мебели лишь лавка, два стола да кровати. Хозяин до войны столярничал и его инструмент до поры до времени свято хранили. В углу на стене висели рубанок, фуганок, ножовка, стамески. Тетка Арина весь день на работе и хозяйство вела в основном старшая дочь Валентина, Вовка и Генка ей помогали и нянчились с двумя малышами. Придя с работы усталая, голодная и часто злая, мать лупила ребятню за малейшую провинность. Генке однажды поленом раскроила голову. Зимой дети носили чуни, потрепанные пальтишки и телогрейки, а все лето ходили босиком.

Питались неважно, в основном картошка в мундирах да ржаной хлеб. Что-нибудь вкусное было, когда мать получала получку или выкупала по карточкам продукты. Если дело было летом, то иногда покупали продукты в Золотоскупке. Я до сих пор не переношу картошку в мундирах - наелся в те годы.

Сами мы ее тоже часто варили, а иногда угощались у соседей, сидя в темноте у топящейся печки, чистили липкую кожуру, макали в серую крупную соль и с удовольствием ели.

Видимо от плохого питания, от голода, дети Белобородовых часто болели, особенно младшие. В одну зиму умерли самые маленькие младенец Толя и его сестренка, около двух лет отроду. Горе было велико, тетка Арина очень убивалась и плакала. Помню, как Генка болел коклюшем и кашлял глухим бухающим кашлем. Вовка, его старший брат, не сильно сентиментальничал с больным и дразнил его: «задыха конский». Потом этот же Генка заболел свинкой. У него была высокая температура. Он лежал в постели с сильно распухшей шеей и на всех смотрел печальными глазами.

Летом 1945 года их отец жив и здоров вернулся с фронта. Помню солдата в поношенной гимнастерке с несколькими медалями на груди. Был пир горой: созвали соседей, друзей и знакомых.

Мы, мальчишки нашего барака, заходили поглазеть на воина. Пьяный хозяин снял и раздал все медали ребятне, За столом отец, жестикулируя руками, громко рассказывал что-то, плакал пьяными слезами. Тетка Арина, тоже пьяненькая и довольная, хлопотала по дому и угощала гостей. Утром, когда я заглянул к ним, она печально сидела за столом с фонарем под глазом, а хозяин еще спал. Генка пояснил, что отец поколотил мать за то, что продала или променяла на хлеб его столярный инструмент.

Прошли годы, Белобородовы перебрались в построенный своими руками дом, у них еще родились двое или трое детей. Жизнь наладилась, но в один далеко не прекрасный день, хозяин помылся в только что отстроенной им бане и неожиданно умер, говорили, что угорел. Вот, что я знаю о наших бывших соседях по бараку.

Живя несколько лет в этом бараке, все равно мы испытали в достаточной степени силу зимнего холода. Одна из зим запомнилась сильнейшими метелями, огромные сугробы были не только на улицах, но и на крышах наших домов. Крыша нашего барака прогнулась, и едва не провалилась: сверху лежал метровый слой спрессованного снега. Мужики сбросили снег, и получился огромный вал, высотой до крыши, даже окна квартир были завалены толстым слоем. Пришлось их откапывать, чтоб свет божий проникал в квартиру. В сугробах на улицах мы, с огромной радостью рыли глубокие ямы, траншеи и даже тоннели, снег всюду: в рукавицах, в валенках и даже за воротом, Но азарт велик, интерес огромен, потому что в этих «крепостях» играли в войну.

Как-то на дрова купили на две семьи небольшой дом на Успенском. Разобрали его, привезли и радовались топливу. Но беда в том, что бревнышки все еловые, а это дерево не дает хорошего жару, сгорает как бумага, не нагревая как следует печи, В этот год у нас в подполье замерзла картошка, и ели мы её сладковатую. И не вкусную, а куда денешься?

Однажды, по совету знакомых, мы купили весной поросеночка. Решили подержать его до морозов, подкормить и быть со своим мясом. В те годы домашние животные бродили по улицам, паслись, питались тем, что добывали вдоль дорог, изгородей, Такой же образ жизни вела и наша хрюшка. Когда же зимой забили её, то оказалось, что все мясо фенозное – заражено каким-то паразитом, будто посыпано пшеном. Что делать? Может быть его выбросить? Можно ли его есть? Обратились к доктору‚ он сказал, что для человека это не опасно, нужно только мясо хорошо проварить. Так и съели его.

Зимой по поселку бродили попрошайки. Помню каких-то старуху и деда, дед в основном промышлял по нашей улице, Бродил по домам плохо одетый, грязный, беззубый и с мешком через плечо. Зайдет в дом и просит картошечки или еще чего, не исключено, что и подворовывал. Подавали ему неважно, самим бы кто подал! Понимая обреченность своего промысла, дед начал придумывать разные истории про себя, что он был герой и еще что-то в этом роде. А однажды стал рассказывать, что у нас на прииске жил Гитлер, но и на эту удочку никто не клевал. Так и умер дед в нищете.

Тяжеловато было и с водой. Ее нужно было таскать с речки Херпучинки, протекающей под обрывистым берегом. Черпали воду из проруби, волокли неполные ведерки на обледенелый бугор и дальше до дому по улице. Когда лёд становился толстым, воду доставали ковшом, ложась на живот.

Бывало, вода в проруби замерзала, и приходилось взламывать молодой ледок днищем ведра. Идешь по воду и смотришь: если над прорубью парок, значит все в порядке, льда нет. В верховьях Херпучинки летом работала драга, и вода в ней была очень грязная. Зимой драга замирала и вода делалась чистой и прозрачной, Где брали воду летом не помню, видимо караулили водовозку.

В январе-феврале бревнышки от купленного дома кончились и, чтоб не замерзнуть один два раз в неделю мы отправлялись в тайгу. Брали карту, пилу, топор, одевались потеплее и топали с утра пораньше по трескучему морозу в распадок Тальмак или подальше за «Камчатку» километра 3-4. Свалив сухую лесину, распиливали ее, укладывали на нарту и везли Мама запрягалась в лямку, а мы с Людмилой палками толкали этот воз сзади. Зимой хорошо— полозья легко скользят по накатанной дороге, а вот весной худо. Дороги все конные, сильно за зиму унавоженные. Когда в марте пригревало солнышко, земля и этот навоз подтаивали и тянуть нарты приходилось с большим трудом. Поэтому в это время отправлялись за дровами пораньше, по заморозку. Ну и старались сделать небольшой запас на время распутицы.

Лишь становилось теплее, снабжение топливом было нашей с сестрой задачей, Мы таскали коряги с дражных отвалов, собирали в лесу валежник. Бывало, идеи по ягоды и, возвращаясь из леса, кроме ягоды волокем какую- нибудь дровину. Так и жили.

Лето — пора не только грибов, ягод, рыбалки, купания, а также и огородов. За годы войны жители раскорчевали немало леса, перерыли немало земли, чтоб иметь какой-нибудь огород. Приходилось сажать больше картошки и овощей, ведь на их запасы и была основная надежда в те голодные годы.

Земли в основном тощие суглинки, да еще с камнями, поэтому все старались раздобыть навоз, чтоб удобрить землю и сделать парник для огурцов. Наша семья тоже немало перерыла земли, поэтому картошкой и кое-какими овощами себя в основном обеспечивала. При экономном потреблении хватало этого до нового урожая. К весне, конечно, мы были достаточно отощавшими, не хватало витаминов. Как только начинал цвести багульник, мы его ели горстями. Цветы пресные, чуть сладковатые, но казались очень вкусными. Когда рыбачили где-нибудь с мальчишками в котловане, часто разводили костер и поджаривали на палочках гольянов, какая- никакая, а еда.

Однажды мне сказали, что в поселковой столовой организовано дополнительное питание для детей фронтовиков. Туда нужно было подходить к обеду, имея свою чашку и ложку. Я воспользовался такой благодатью, Мы становились в очередь к раздаточному окну и там нам наливали какую-то заваруху, то ли завируху - в общем, жидкую похлебку, похожую на клейстер и без хлеба, Все равно мы были рады и такой еде.

В школе для учеников младших классов было организовано дополнительное питание. Помогал в этом благородном деле родительский комитет. Это питание представляло из себя кусочек ржаного хлеба, весом 50 грамм с горкой сахара— песка сверху. Кто-нибудь из родителей заносил в класс на большой перемене разнос и под наблюдением учителя вожделенные кусочки раздавались ученикам. Голодные зубы тут же впивались в это лакомство.

В те годы было так заведено, что приисковое начальство - директор, ведущие специалисты – не ходили за хлебом и продуктами в магазин, не толкались в очередях. Все положенное по продуктовым и хлебным карточкам, доставлялось им на дом, причем в строго определенное время. Это касалось и, так называемых, ИТРовских пайков, как дополнительного питания для инженерно- технических работников. Туда входило масло, колбаса, сахар, конфеты и еще кое-что вкусненькое. Доставлялось все это добро по нужным адресам на спине магазинной технички по фамилии Жукова, звали ее, по-моему, Мария. Как сейчас вижу: согнутая фигура в телогрейке, в чунях на ногах с огромным мешком за спиной, бредущая утром или вечером, в зимних сумерках. Всю войну она протаскала этот злополучный мешок на горбу, ведь кормить и поднимать одной нужно было четверых детей: Сашку, Анну, Юрку, Нинку. Всех подняла на ноги, всех вырастила Хрипуша - так ее звали за сильно хриплый, хронически простуженный голос.

Может сложиться впечатление, что мы только и были озабочены: чего бы поесть и как бы согреться. Ничего подобного, В школе, кроме уроков, проводилось много разных мероприятий, Вовсю работали комсомольская и пионерская организации: сборы, собрания, различные кружки, спортивные соревнования, работа тимуровцев, выпуск стенгазет, вечера, танцы - все это было. Мы не были предоставлены сами себе, с нами занимались пионервожатые и учителя. Кто хотел, тот никогда не скучал, всем находилось интересное или неинтересное, но занятие.

На Новый год обязательно была елка, и многие готовили маскарадные костюмы. Из скромных школьных средств выкраивались деньги на призы. Помню, я сделал костюм русского богатыря: шлем, кольчуга, меч - все как положено. Жюри отметило мою работу и вручили какой- то пакет. Когда я его развернул, там обнаружил солдатские кальсоны с тесемками на гачах.

В старших классах по праздникам и субботам устраивались вечера с танцами. Там мы не только учились вальсу, фокстроту, полечке и другим танцам, но и играли в популярные в те времена игры: «номера», «ручеек», «третий лишний» и в другие. Все играющие в «номера» сидели на скамейках, расставленных у стен. Каждый получал от ведущего свой номер. Играющие выкрикивали какой-нибудь номер, а его владелец должен мчаться к вызывающему через зал и в то же время увернуться от ведущего, который старался огреть ремнем пробегающего. Игра требовала скорости и ловкости, чтобы увернуться от удара. В «третий лишний» и «ручеек», по-моему, и сейчас играют.

Что касается музыки на танцах, то иногда пользовались патефоном, иногда школа имела возможность оплатить баянисту и танцевали под баян. Изредка ходили на танцы в клуб, там иногда играл духовой оркестр. Был школьный хор, но пели всегда без сопровождения и все одним голосом - не было грамотного музыкального руководителя.

Лето 1943 или 1944 годов мне запомнилось тем, что мама работала « на золоте». В свой летний отпуск записалась в старательскую артель, почти полностью состоящую из женщин. Артель довольно большая, наверное, человек 30. Работали на Успенском все лето до осени, до закрытия старательского сезона, В их распоряжении была гидравлика, до десятка лошадей, различный инструмент, тачки. Обязанности у всех рабочих строго распределены: одни рубили кустарник и снимали толстый, до метра,

слой торфа, другие лопатами и кайлами долбили «пустую» породу и увозили ее на тачках в отвал. Толщина этого слоя глины и гравия около 2-х метров, а ниже шла золотоносная порода в виде плотного щебеночно-песчаного слоя, толщиной 1,5—2 метра. Забой, таким образом, получался довольно высоким

и широким. Золотоносный слой койлился, измельчается и загружался в специальные, как их называли, таратайки, у которых кузов опрокидывался назад - чем не самосвал? Загруженные породой таратайкиподвозились к гидравлической установке. По широкому настилу из бревен лошади поднимали поводки вверх на Площадку И там, сдавая Назад, подталкивали ее к широкому люку и порода высыпалась в специальный отсек, Изготовлен он из толстых листов железа, в которых просверлено множество отверстий. Задняя стенка отсека сделана из толстых досок в виде прочной задвижки. По мере надобности она поднималась или опускалась на место. Впереди отсека стоял гидроствол, из которого била мощная струя воды. Под напором этой струи загружаемая порода очень активно перемещалась и переворачивалась, отчего глина и песок, промытые таким образом, проваливались сквозь отверстия и уносились потоком воды на специальные ступенчатые дощатые лотки. Промытые камни и крупный песок выбрасывались в отвал этой же мощной струей воды, для чего задвижка поднималась вверх.

Лотки сколачивались платно, без щелей, а на дно их настилались специальные маты, сплетенные из какой-то соломы. Крупники золота, как более тяжелая составная часть промытой породы, оседали, застревали в матах, туда же попадал и песок. В том месте, где поток мутной воды стекал с последней ступени лотка, по земле тянулись «хвосты» - очень мелкий песок и ил. В нем также было золото, но мало и очень мелкое.

Время от времени, обычно один раз в неделю, делали съемку: аккуратно собирали маты, тщательно их промывали, протрясали, освобождая запутавшиеся драгметалл и песок . Затем это еще раз промывалось, на этот раз на ручных лотках, удалялся весь песок. Содержимое просушивалось и – вот оно рассыпное золото. Сколько намывали за неделю? Да, когда как, то по два грамма на члена артели, то по шесть - восемь граммов, как повезет, какое содержание его в породе, не ломаются ли механизмы, не мучают ли частые дожди.

В течение всего времени работы, пока не сделана съемка, по ночам гидравлику охраняли, караулили от злоумышленников. Таковыми были в основном пацаны, которые могли в темноте нагрести с лотков песок с золотишком. Мы с мамой были однажды ночью в таком ночном караул. В темноте было жутковато и холодно. К утру стал моросить дождь, от которого некуда было спрятаться, Несколько раз включали центробежный насос, чтобы откачивать воду, переполнявшую запруду.

Однажды моего одноклассника Шуру Воробьева арестовали и допрашивали в сельсовете за то, что он воровал породу с «хвостов, Намыл чего или нет, не знаю, но на следующий день он вернулся в класс. Все обошлось.

В воскресенье артель отдыхала, а мы в субботу вечером отгоняли лошадей за поселок, чтоб они на воле попаслись и тоже отдохнули, В понедельник с утра лошадей пригоняли назад на конный двор, снова запрягали в и начиналась новая трудовая неделя.

Намытое золото сдавали в контору. Там была специальная комната с металлической дверью и с решетками на окнах. Стояли аналитические весы, специальный стол, обитый белой жестью с пропаянными шелочками и с углублением посередине. На него высыпалось, затем сортировалось и просматривалось золото, привезенное с драг и других участков добычи. У стены размещался мощный окованный сундук с несколькими замками, также покрыт внутри белой жестью - хранилище драгоценного металла до его отправки спецэкспедицией по месту назначения.

На сданное золото выдавалась справка, по которой каждому члену артели выдавали специальные боны. Это, так называемая, ценная бумага, отпечатанная, как и деньги, в типографии Гознака. Там указывалась фамилия владельца и количество золотых рублей и копеек, причитающихся ему, В ту пору, если я чего-то не путаю, один грамм золота приравнивался к одному золотому рублю и имел большую покупательскую способность. Так, на один рубль отоваривали в золотоскупке килограмм белой муки, сколько-то масла, сахара, крупы. Конечно, если иметь несколько золотых рублей,

получалось совсем неплохо. На оставшуюся «мелочь» можно было покупать по своему усмотрению одежду, мануфактуру, обувь и т.д. При удачной работе некоторые старатели за сезон могли приобрести два—три мешка муки и немало других продуктов. Но все это давалось очень тяжелым физическим трудом. Конечно же, золотоскупка по сравнению с обычным магазином снабжалась роскошно: было много американских продуктов, муки, консервов, конфет, шоколада, добротных товаров, одежды, обуви и в любом количестве. Все это, повторяю, стоило больших трудов. За грамм золота перерабатывалось, может быть, тонна земли, глины, грязи, кубометры ледяной воды.

Много продуктов у нас от работы «на золоте» никогда не было, но все же это был хороший приварок к тому, что давали по карточкам. Содержание золота на месте работы артели было бедноватое, плохой фарт, как говорили старатели, значит, не могло быть большого достатка.

У нас на прииске были хорошие знакомые — семья Кондратьевых. Глава семьи, дед Василий, был старателем- одиночкой, правда ему помогали сыновья. Дочь Юлия Васильевна, работала в больнице врачом и растила без мужа маленькую дочь Маргариту, Жили они неплохо, имели корову и даже купили лошадь. На ней дед Василий отправлялся в какие-то, одному ему известные, места, где жил неделями один, находил и мыл золото. Где мыл, сколько намыл - это старательская тайна за семью печатями и мало кого он мог посвятить в нее, рассказать, где ему подфартило. Вот у них, нянчась и играя с Маргаритой, я видел много продуктов - мешками и ящиками. Но однажды фортуна отвернулась от их семьи. Медведь задрал в тайге коня и старательство потеряло смысл. Вскоре они всей семьей куда-то уехали.

Спустя много лет, наверное в 1958 году, дед приехал на прииск с надеждой получить трудовую книжку и оформиться на пенсию, но безрезультатно. Книжку ему не дали. Он ведь был частник, не рабочий и не крестьянин, почти кулак, а таких людей социалистическое государство не любило, даже опасалось. Такая же судьба постигла и семью Вихоревых, известных мне старателей. Пока мыли золото, жили безбедно, но старость была печальной: без пенсии, без поддержки государства.

После завершения сезона, осенью старатели гуляли. Артель, где работала мама, обычно собиралась в клубе. Подводили итоги работы и после этого, конечно же, устраивался «сабантуй». В качестве «горючего» использовался спирт, который привозили на прииск в железных бочках, а затем, вроде бы по талонам, распределяли среди пьющего населения. Не исключено, что просто продавали по коммерческим ценам. Женщины на праздник в складчину собирали продукты. Варили и стряпали, что положено на закуску. Так как мы жили недалеко от клуба, всю снедь собирали у нас, а затем несли в клуб, где накрывали столы. Помню, как проснулся среди ночи - ужасно болели пораненные, покрытые нарывами ноги (почти все лето ходил босиком). Зашел на кухню, а там куча всякой еды. Что оставалось от пиршества, тоже снесли к нам: картошка, пирожки, салат, жареная рыба, До того мне было дурно, даже не притронулся ни к чему, хотя есть все время хотелось, Эта картина изобилия после скудных ежедневных пайков до сих пор остается в памяти.

Кстати, упомянул о болячках. В то лето у меня действительно ноги сильно болели, на месте маленьких царапин и порезов появлялись нарывы. Дошло до того, что эти нарывы были на ступнях обеих ног и я не мог ходить. Видимо организм был сильно ослаблен из—за неважного питания и не мог сопротивляться малейшей инфекции. Мама на спине носила меня в больницу, где медсестра безжалостно обрывала коросты, смазывала мазью и старательно забинтовывала ноги. В сентябре меня все же положили в больницу - в паху образовался огромный нарыв. Операция прошла быстро и закончилась благополучно.

Лето и зима 1944 года были такими же трудными, как и предыдущие годы, Война продолжалась и это состояние какого-то напряжения, беспокойства, тревожных дум стало привычным и обыденным. Война продолжалась, но характер ее изменился. Все чаще и чаще передавались сводки о наступлениях, о победах на тех или иных участках фронта, назывались освобожденные города и населенные пункты. Заслышав голос Левитана, все приникали к репродукторам. Привычными стали и сообщения о салютах в честь значительных побед. Постепенно назревал у всех какой—то душевный подъем, вера в скорую Победу, добавлялось в нашу жизнь оптимизма, чуть больше радостных надежд.

Все, кто оставался в тылу, как тогда говорили и писали, «отдавали свой труд в фонд обороны Родины!» Страна, несмотря на победы, была на военном положении и военная подготовка была всенародным делом, Молодежь допризывного возраста, юношей и девушек, со всех окрестных сел собирали время от времени у нас на прииске. В клубе с ними проводили какие-то теоретические занятия, строевую подготовку и учебные стрельбы из мелкокалиберной винтовки. В распоряжении курсантов были настоящие винтовки, учебные гранаты, наганы и даже станковый пулемет «Максим».

Зимой из досок и бревен на просторном дворе клуба сколотили учебный танк, почти в натуральную величину. Несколько человек забирались вовнутрь и толкали его, Он довольно легко скользил на полозьях по плотному утрамбованному снегу. Остальные поочередно из снежного окопа бросали в него деревянными гранатами, Нам, пацанам, было очень любопытно наблюдать за такими учениями. Потом этот танк еще долго стоял заброшенным, пока кто-то не разломал его на дрова.

В общем, вся страна постоянно готовилась воевать со смертельным врагом сколько угодно. «Не жалея ни сил, ни средств, ни самой жизни!» Был в те времена очень популярный нагрудный значок ГТО - готов к труду и обороне, и заслужить его было большой честью.