Лето 1957 года в Хабаровске
Это была моя вторая поездка в столицу Хабаровского края. Двумя годами ранее мы с мамой и папой проезжали через Хабаровск, когда ездили на Кавказ. Мне в ту поездку было 8 лет, я только что окончил первый класс, и маме районо выделило путевку в город Ессентуки в санаторий на лечение. На моей памяти это была первая такая путевка на Кавказские Минеральные воды, до этого она ездила лечиться в местные дальневосточные санатории. Поэтому родители и решили съездить все вместе, побывать в Москве, где они до этого никогда не бывали. Но об той поездке к меня есть отдельное повествование.
На этот раз мы поехали втроем – мама, я и мой младший брат Витя, которому исполнилось полтора годика. Папе отпуск летом не дали, как всем учителям, потому что он был директором школы, и летом должен был организовать ремонт и подготовку школы к новому учебному году.
Добраться из нашего северного поселка Херпучи в краевую столицу в те далекие годы можно было только водным транспортом по реке Амгуни, а затем по Амуру. Но если по Амуру постоянно ходили пароходы, построенные еще до революции, двухпалубные, с колесами по бортам, нещадно дымящие, потому что работали на угле, то вот добраться до Амура было не так-то просто. Река Амгунь, последний большой приток Амура, была капризной. Когда зимой было мало снега, уровень воды в реке был низкий, и обнажались камни на некоторых перекатах, и грузопассажирский пароход «Комиссар», построенный так же до революции, однопалубный, на корме которого были приспособления, чтобы тащить за собой баржи, в такую воду не мог совершать рейсы без опасности сесть на мель. Поэтому в такое время жители наших поселков Херпучинского прииска искали другие возможности добраться до Амура.
В 1957 году было как раз такое лето, жаркое, маловодное. Когда стало ясно, что «Комиссара» не будет, отец стал искать другие варианты. Река Амгунь – это единственная транспортная артерия, связывающая прииск с Большой землей, как в те годы было принято говорить. И поэтому все необходимые для функционирования прииска и для жизни поселков грузы доставлялись именно по реке. Обычно их грузили в Хабаровске или Комсомольске-на-Амуре, куда ходили поезда, на баржи, имеющие небольшую осадку, и буксирами тянули до Оглонгов. Это был второй поселок, расположенный на берегу Амгуни, являющийся перевалочным пунктом, как тогда часто говорили, Резиденцией. Здесь были склады, причалы для разгрузки барж, жилые дома, в которых жили работники Резиденции. Для них был клуб, где показывали кино, а для детей семилетняя школа. Мой отец и был директором этой школы, каждый день ездил туда на работу из нашего поселка Херпучи, расположенного в 7 км в глубине горных кряжей. Отец-то и узнал, что в Оглонги прибыла баржа с грузом, которую притащил катер «Прибой». Баржу поставили под разгрузку, и скоро она должна была плыть обратно до Комсомольска-на-Амуре, где её ждала новая партия груза для прииска.
Обратно эта деревянная баржа плыла почти порожняком. В неё должны были загрузить металлом на завод «Амурсталь», и больше ничего. Баржа имели большой трюм, небольшую рубку в корме, где во время рейса сидел рулевой, помогавший плыть строго за катером, а не болтаться «как цветок в проруби», иначе можно было посадить баржу на мель. Был еще деревянный сортир над водой в корме, где все испражнения падали прямо в воду. По всем правилам на такой барже перевозить пассажиров было нельзя. Мест, где они могли сидеть и уж тем более лежать, не было, не было и лееров вдоль бортов. Но учитывая безвыходное положение, в котором оказались жители поселков, капитан катера «Прибой» и шкипер этой баржи пошли на нарушения. Но все желающие плыть на барже получили строгие наставления, как вести себя во время плавания. Особо родителей предупредили, чтобы их дети не болтались без присмотра. Конечной точкой плавания пассажиров был поселок Богородское на берегу Амура, где был дебаркадер и куда приставили пароходы, выполнявшие рейсы Николаевск – Хабаровск – Благовещенск.
Желающих добраться до Амура хватало. Помню, ехали две или три семьи учителей, одна из который была семья учительницы Раисы Захаровны Муратовой. Через много лет она будет моим классным руководителем. Для удобства на баржу набросали сена, на котором можно было сидеть. Все же лучше, чем сидеть на палубе. Загрузили чемоданы, сумки, в которых была и всякая снедь, что не испортилась бы во время многочасового пути. Отец предупредил нас с мамой, что вниз по течению катер с почти пустой баржей на буксире поплывет быстрее, чем он плыл против течения с тяжелогруженной баржей.
Наконец все пассажиры поднялись на борт баржи, где в трюме лежал металлолом, а на палубе были сено и вещи пассажиров. Шкипер баржи пересчитал всех нас по головам, записал что-то в толстый гроссбух, и катер, который до этого носом причалил к берегу, отошел, развернулся и потащил на буксире (толстенном канате) баржу за собой, развернувшись с некоторым трудом в узкой Сомнинской протоке. Постепенно катер набрал ход, и мы поплыли.
В прошлую свою поездку в Москву и на Кавказ мы добирались до Николаевска-на-Амуре на пароходе «Комиссар», я сидел в каюте и мало что видел по сторонам реки. На этот раз, разместившись в носу баржи, я мог лучше все рассмотреть. Вот мы проплыли мимо здания электростанции, которую ни с чем не спутаешь, потому что рядом стоят огромные штабеля дров, на которых и работает электростанция. Проплыли мимо нижней Пашни, как её назвали мама, и далее вдоль левого берега пошли сопки, подходя своими каменистыми берегами к самому руслу протоки. Наконец, мы вошли в основное русло Амгуни. Это было заметно по тому, что более мутная вода Сомнинской протоки, по которой мы плыли, стала соединяться с более прозрачной водой Амгуни. Ну, а потом ничего интересно на берегах реки я не видел. Вдоль берега рос ивняк, в некоторых местах он вместе с подмытым берегом падал в реку и создавал вдоль берега нечто, напоминающее гать через болота.
Контингент пассажиров был преимущественно женский, они панически боялись упасть в воду и сидели или на сене, или на своих чемоданах. Все встали рано утром, пока добирались до Оглонгов, размещались на барже, прошло немало часов, проголодались, и пооткрывав свои сумки с припасами, начали кушать. Дала пару яиц и холодное мясо и мне моя мама, а сама стала кормить Витю и есть сама. У нас лишь недавно появился китайский термос, поэтому горячий чай мы пили с большим удовольствием.
Единственная остановка была на Кеурках. Там был одинокий дом и сарай, жил русский мужик и жена-нанайка, да бегала пара ребятишек. Чем занимался мужик, я не знаю, видимо, рыбалкой и охотой. На Кеурках мы размяли ноги, пополнили запасы пресной воды из колодца, и катер потащил баржу вниз по реке. Начало июля, на севере темнеет поздно, почти белые ночи, так что, когда наша баржа вошла в воды Амура, я это заметил. Вода в Амуре была еще более прозрачной, чем в Амгуни. Поднявшийся к вечеру ветерок на огромной акватории Амура заметно покачивал баржу. Пройдя наискосок от одного берега до другого, мы вышли как раз к Тырскому утесу. Именно здесь самое глубокое место в Амуре. Затем проплыли мимо поселка Тыр на правом берегу Амура и поплыли дальше. Скорость нашего движения замедлилась, и это было объяснимо – мы плыли против течения. Но все равно, уже почти в полночь, мы пристали к дебаркадеру в поселке Богородское. Там, в зале ожидания мы и скоротали ночь. Кто-то спал, устроившись на скамейке в зале ожидания, кто-то спал на полу, подложив под голову чемодан или сумку. Спала и мама с моим братом Витей. Мне не спалось, я бродил по берегу, бросал камешки в воду, стараясь «спечь больше блинов». Бросать плоский камешек по поверхности воды, когда он отскакивает от неё и в месте отскока появился след, я научился еще дошкольником, когда меня возили в деревню Малышевское на Амгуни к бабушке и дедушке.
Я не помню, когда начала работать касса на дебаркадере, и была ли она вообще, или мы зашли на подошедший утром пароход без билетов и уже там их купили. Маму с маленьким братом пропустили без очереди, она купила билеты в третий класс. Двухместная каюта была на нижней палубе недалеко от колес по бортам парохода. Если открыть окно, то шлёпанье колес по воде было хорошо слышно. Полки в каюте были в два яруса. Мне досталась верхняя, потому что на нижней должны была спать мама с Витей. Проведя ночь без сна, я забрался на полку и тут же уснул, прижавшись к переборке подальше от края полки, очень уж боялся упасть.
Мне не очень запомнилась это плавание на пароходе. Помню лишь, как пароход бункеровался углем с баржи напротив Комсомольска-на-Амуре, как угольная пыль покрыла тонким слоем все палубы, и матросы потом из шлангов смывали пыль водой. Помню так же, что, когда мы проплывали под железнодорожным мостом, по нему шел поезд, который тащил паровоз, такой же чадящий, как и наш пароход. И наш капитан, и машинист поезда препятствовали друг друга гудком.
На дебаркадере в Хабаровске нас встречал дедушка. Они с бабушкой и двумя младшими детьми два года назад перебрались под Хабаровск, где дедушка устроился работать директором подсобного хозяйства краевой психбольницы. Он приехал на грузовой автомашине ГАЗ-АА, известной как «полуторка», в краевую больницу за чем-то, и по пути забрал нас. Мама с Витей села в кабину рядом с водителем, а мы вместе с дедушкой разместились в кузове. В те годы это было обычное явление, тем более что в кузове сразу за кабиной была деревянная скамья, на которую мы уселись, я рядом лежали наши вещи.
Маломощная, да к тому же старая машина с большим трудом поднималась на три сопки, идущие параллельно друг другу в центре города. По вершине одной из сопок шла улицу Серышева, где располагалась краевая психбольница, куда нам надо было заехать и взять какой-то груз. Потом, загрузившись, мы спустились с одной сопки, чтобы потом штурмовать другую, где шла улица Карла Маркса. В те годы еще не было ни Амурского, ни Уссурийского бульваров, проходящих между улицами на вершинах сопок, а текли грязные речки Плюснинка и Чердымовка. Затем последовал такой же трудный для немощного автомобиля подъем на третью сопку, с улицей Ленина на вершине, и, наконец, машина поехала вниз и дальше наш путь пролегал по равнинной местности. Помню, мы остановились на светофоре возле 19-й школы, а рядом прошел трамвай. В те годы трамваи ходили лишь от трампарка до железнодорожного вокзала.
Я с интересом смотрел по сторонам, задавал вопросы, что увидел, а дедушка давал мне пояснения. Сказал, что едем мы по улице Краснореченской, идущей параллельно реке Уссури, проехали мимо холодильника, огромного здания без окон. С тех пор многое изменилось, и я уже не помню точно, когда появлялись новые здания. Но что уже был масложиркомбинат, помню отчетливо. Помню район 56-ш школы, а чуть дальше мы въехали в район Стройки, последнего района на улице Краснореченской, по которой мы проехали. Дальше мы свернули налево, вскоре направо и поехали вдоль каких-то предприятий. Помню за деревянным забором огромные кучи бревен, сложенные в штабеля, а с другой стороны дороги одинаковые двухэтажные кирпичные дома, покрашенные розовой краской. В конце этой улицы нам снова надо было свернуть влево, и проехать мимо асфальтного завода, который нежадно чадил, и, сделав еще пару поворотов, подъехали к железнодорожному переезду. Пришлось подождать, пока прошел длинный состав, который тащил паровоз, и в котором было больше 50 вагонов. Дедушка сказал, что это Транссибирская железнодорожная магистраль, и поезд пошел в сторону Владивостока. С тех пор три дня я слышал каждый состав, проходящий по этому участку, а потом привык и уже не реагировал.
За переездом шли две дороги. Одна была асфальтированная и уходила куда-то вверх, как пояснил дедушка, шла в Ильинку. А вторая грунтовая дорога шла вправо от первой и параллельно железной дороге. Но нам не пришлось ехать ни по одной из них. Между ними шла вся в рытвинах дорога, ведущая к нескольким стоящим чуть вдалеке домам. Это оказалось подсобное хозяйство краевой психбольницы. Но более подробно о нем я расскажу чуть позже. А пока мы заехали в единственную улицу, и, проехав мимо нескольких небольших домов на два хозяева, подъехали к служебному дому дедушки с бабушкой.
Как только машина остановилась и дедушка спрыгнул из кузова, наказав мне оставаться, чтобы сгружать вещи, в калитке показались Вовка и Алла, а затем бабушка. Женщины приняли брата у мамы, а мы стали сгружать вещи. Когда все вошли в дом, я понял, что наше путешествие закончилось и два следующих месяца я буду жить здесь.
Вовка был старше меня на год, а Алла, его сестра, на 7 лет. Она закончила школу и собиралась поехать в Комсомольск-на-Амуре к брату, работающему на заводе «Амурсталь», зарабатывать рабочий стаж перед поступлением в институт. С ними я был знаком очень давно, лет 8 точно, они же жили с бабушкой и дедушкой в Малышевском, куда меня отвозили на лето родители на парное молоко и свежие овощи. Вовка стал моим закадычным другом на летние месяцы.
Теперь, как обещал, рассказ о подсобном хозяйстве психбольницы. Оно появилось уже давно, и организовано для того, чтобы психические больные, не опасные для окружающих, могли трудиться (трудотерапия как один из методов лечения), выращивать овощи и картофель, ухаживать на коровами и свиньями. Все это обеспечивало питание больных и здесь, на подсобном хозяйстве, и в городе, в основных корпусах краевой больницы. Ночевали они в специальных корпусах за высоким, не менее 3-х метров, деревянным забором, а днем свободно ходили по подсобному хозяйству и просто так, и выполняя чьи-то задания.
Сам поселок представлял из себя одну улицу, где по обоим сторонам стояли служебные дома с квартирами на два хозяева. В одном доме жила многодетная семья кузнеца Ягова, в которой было 5 детей. Недалеко от этого дома была китайская фанза, где оборудовали кузнецу. Были фермы для коров, свинарник, складские помещения для хранения овощей, углубленные в землю, и склад для других вещей. Эта часть поселка располагалась на возвышенности, затем была низина, где был единственный на все подсобное хозяйство колодец, в котором до осени был на стенах лед, и снова на возвышении спальные корпуса за забором. Там же был большой сад, и затем одинокий дом сторожа сада. Он был сам кореец, его жена русская, а сын Иван - метис, он дружил с Вовкой, был его старше на год. Рядом со спальными корпусами лес, в котором была пасека подсобного хозяйства. И далее шли поля, где выращивали овощи.
Служебная квартира дедушки была небольшой площади, две комнаты и кухня. Были надворные постройки, где зимовали корова, свинья и курицы. Довольно большой огород, и палисадник перед домом, где росли фруктовые деревья и ягодные кустарники. Деревянный туалет на 2 кабинки был напротив дома через дорогу, и в него ходили и мы, и наши соседи по дому, да и любой прохожий мог удовлетворить в нем свои естественные потребности.
Параллельно этой улице Тракторной шла другая улица – Яблоневая. Это та самая, что отходила вправо сразу за переездом. На ней некоторые служащие подсобного хозяйства стали строить свои частные дома, и там же собирался строиться дедушка.
Я без особых проблем влился в ребячью компанию, которые все не только играли в свои мальчишеские игры, но и помогали взрослым. Почти во всех семьях были коровы и телки, поэтому на нас, пацанов, ложилась задача пасти их, благо полей и лесочков вокруг поселка хватало. Еще одной задачей для пацанов было ходить в магазин. В самом поселке торговых точек не было, два ближайших магазина находились в 2 километрах от поселка. Один в Ильинке, а второй – в 27-м квартале уже Хабаровска. Самый большой продуктовый магазин был на Стройке, но туда надо было идти больше 3 километров. Но зато в этом магазине можно было купить мороженое. Оно продавалось на развес в вафельные стаканчики. Помню, был молочное по 11 копеек сто граммом, сливочное по 15 копеек, и пломбир за 20 копеек. Обычно был лишь один сорт мороженого, которое продавалось с лотка у входа в магазин. Полакомиться мороженым желающих всегда хватало, поэтому надо было стоять в очереди. Но зато какое блаженство было есть это мороженое. Если купить 150 грамм, то оно было с горкой, которую слизывали языком.
Но на Стройку мы ходили примерно раз в неделю, когда надо было купить что-то, кроме хлеба. Чаще ходили на 27-й квартал, куда надо было идти по шпалам и рельсам. Обычно пока шли, два-три состава проходили мимо, обдавая паром, дымом из трубы паровоза, и гремя на стыках рельс колесами. Я научился различать пассажирские и грузовые паровозы. У первых было три больших колеса с каждой стороны и остальные маленькие. А у грузовых паровозов было пять побольше с каждой стороны , а остальные маленькие, как на всех вагонах. Иногда были сцепки из двух паровозов, тащивших длинный-длинный состав из множества вагонов.
В самой Ильинке, которая протянулась на добрый пяток километров вдоль дороги, были еще магазины и семилетняя школа, куда ходил учиться Вовка. Но до Ильинки была еще одна организация, МТС – машино-тракторная станция. Я не помню точно, до какого времени МТС функционировало, пока Хрущев не стал продавать сельхозтехнику колхозам и совхозам, но в 1957 году МТС еще работала. К ней относился клуб, добротное кирпичное здание, куда мы ходили смотреть кино, став постарше, и рядом с клубом волейбольная площадка. Там же и был тот продуктовый магазин, куда мы ходили за хлебом.
Со двора дедушкиного дома было видно большое поле, расположенное за Транссибирской магистралью, куда приземлялись парашютисты. Откуда взлетали самолеты Ан-2, с которых прыгали парашютисты, я не знаю, но вот приземлялись они как раз на это зеленое поле. Я знал из рассказов дедушки и Вовки, что за этим полем поселок Красная Речка, где такой же совхоз, как в Ильинке.
В тот 1957 год в самом городе Хабаровске я был считанное число раз. Чтобы туда добраться, надо было дойти пешком до Стройки, там сесть в переполненный автобус ЗИС 9-го или 10-го маршрута, и, купив билет за 12 копеек, ехать до центра города. Автобус 9-го маршрута ходил до Стройки, там у него было кольцо, а 10 – до Красной Речки. Стоимость билета туда была 18 копеек от центра города. А вот за 6 копеек можно было доехать до трампарка.
Возила нас с Вовкой в город моя мама. Там мы не только гуляли по центру города, обязательно заходили в детский парк имени Гайдара, посещали промтоварные магазины, обязательно универмаг. Это был самый крупный в тот год магазин, уже позже был построен Дом одежды. Обязательно мы ходили в ЦПКО, где можно было со смотровой площадки над утесом полюбоваться ширью того места, где в Амур впадала река Уссури. Тогда мы еще дружили с китайцами, не было пограничных проблем, и Уссури еще не стала Амурской протокой.
Сейчас я уже не помню, какие аттракционы были в то время в ЦКПО. Позже, когда стал студентом, и вместе с девушкой ходил в парк культуры и отдыха, катались на цепочной карусели, на качелях, на самолете, выполнявшем мертвую петлю, были на танцах. А вот что было тогда, когда мне было всего 10 лет, не помню.
Во время таких поездок в город мы ходили в кинотеатр «Гигант», один раз за лето бывали в цирке-шапито в районе рынка. Кто выступал из циркачей, не помню, как и какие звери были на арене. Но зато запомнилась духота, которая была в этом шатре под накалившемся на солнце брезенте.
Посещали и торговые ряды колхозного рынка, где мама покупала что-нибудь вкусненького к ужину. Но такие поездки выматывали в первую очередь маму. В переполненном автобусе обычно приходилось стоять, все пассажиры потные, разгоряченные, взвинченные. Если удавалось сесть, это было очень хорошо. Ведь до того, чтобы сесть в автобус, мы проходили немало километров по жаре, и хотелось просто вытянуть ноги.
Видимо, поэтому мы и не часто ездили в город с Вовкой. Мама бывала там чаще, и обычно привозила какие-то гостинцы. Но лично я не страдал, что редко бываю в центре города. Деревенский по рождению, я не привык еще к городской жизни, к отдельным квартирам с туалетами и ванными комнатами. Много позже, когда родственник стали получать такие квартиры, я приезжал к ним в гости, хотя каждое лето продолжал жить у бабушки с дедушкой, а все остальное время в нашем деревянном доме в поселке Херпучи с «удобствами» во дворе. А потом мои родители построили кооперативную квартиру на углу улиц Ленина и Волочаевской, и тогда я стал пользоваться всеми коммунальными благами. Но это произошло через 11 лет.
Несмотря на то, что я каждое лето ездил на подсобное хозяйство к бабушке и дедушке, не очень хорошо помню соседских мальчишек, особенно того лета. Разве что Яговы запомнились тем, что все лето ходили босиком. Отец, крепкий мужчина, как я уже написал, работал кузнецом. Как многие мужики пролетарской среды был не прочь пропустить за воротник. Мать работала санитаркой, была полной женщиной и очень неряшливой. Сама она питалась в больнице, а дома почти не готовила. Поэтому все дети были голодные и тощие. Жалостливая бабушка частенько угощала младшую из них, девочку, и та жадно тут же съедала угощение. Жаловалась бабушке, что старшие браться отберут еду, если она понесет угощение домой.
Запомнилась сцена, когда мать этой девочки возвращалась из города, и присела отдохнуть на скамейку около бабушкиного дома. Бабушка села рядом поговорить. И та сказала, что купила на Стройке в магазине 15 пирожков с капустой, и пока шла, съела десять. Бабушка удивилась, мол, настряпать эти пирожки, да еще с капустой, и дешевле, и вкуснее, на что та ответила, что ей лень что-нибудь стряпать дома. Вот так и жила эта семья. Потом они куда-то уехали, по-моему.
Запомнился забавный случай, произошедший с этой семьей через несколько лет, когда мы стали постарше. Решили напугать, прочитав в какой-то книжке, как надо сделать. Срезали большую тыкву, убрали всю мякоть, прорезали три дырки, вроде как глаза и рот. Внутрь вставили свечку. Эту тыкву примостили в виде головы на пугало, стоящее у Яговых в огороде, и зажгли свечку. Кто-то из нас постучал им в окно, в котором появилась физиономия главы семьи. Что уж он подумал, не знаем, но через минуту он выскочил в одних трусах в огород, изрыгая пьяные ругательства. Мы бросились врассыпную, и еле унесли ноги. А потом долго вспоминали этот случай.
Помню Мишку Глушко, он был моего возраста и дружил с Вовкой. С ним вообще случилась занятная история, которую мне рассказала бабушка много позже. Мишка закончил восемь классов в Ильинской школе и не захотел идти в девятый, потому что надо было ходить на Стройку, хотя по-моему, школа на Стройке была на одинаковом расстоянии от подсобного хозяйства психбольницы, что и в Ильинке. Стал работать, но где и кем, бабушка не знала. Но когда пришло время служить в армии, Мишка спрятался в подвале собственного дома и выходил только по ночам. А всем соседям и в военкомат родители сообщили, что он куда-то уехал и пропал. Так и просидел Мишка в подвале несколько лет, пока его возраст перестали брать в армию. И тогда явил свой просветленный лик соседям, был худой, бледный и ни капли загара.
Помню семью ветеринара Шматко. Он был мастер производить забой домашней скотины – коров, свиней. Для этого у него существовал нож с длинным лезвием. За убой с ним делились мясом. То, что это не такое простое дело – убить взрослое животное, я убедился сам, но уже несколько лет спустя. Шматок куда-то уехал или заболел, не помню, а бабушка дала дедушке задание забить бычка. Дед привязал к рогам бычка две веревки, и велел нам с Вовкой его держать, а сам ударил обухом топора между рогами по голове. Бычок помотал головой, но не упал. Дед ударил второй раз, и тут бычок от такой наглости как помчался, мы с Вовкой упали и выпустили веревки. Бычок стал носиться по уже убранному от урожая огороду, где он подвергся этой экзекуции. Так что, пока ветеринар не вернулся, его и не сумели забить… Сын Шматко симпатизировал нашей Алле и даже засылал сватов, но он ей не нравился, и она отказала.
В начале 60-х годов в психбольнице появился новый врач-психиатр Иван Бояринцев. Семья его жила на территории, огороженной высоким забором. Сын Коля был чуть младше меня, играл вместе с нами в волейбол. После окончания школы попал служить в армию, затем поступил в Хабаровский медицинский институт. После окончания его сделал блестящую карьеру, сейчас он профессор кафедры хирургии родного института, ставшего называться Дальневосточным государственным медицинским университетом. Профессор Николай Иванович Бояринцев работает на базе 11-й городской клинической больницы, уважаемый специалист.
Но вернемся в далекий 1957 год.
Помню, в тот год в гости приезжал из Забайкалья бабушкин племянник Миша Шкель, высокий, крепкий молодой человек. Он очень понравился Алле, да и она глянулась ему, но ни во что серьезное эти симпатии не вылились. На заставке к рассказу Алла и Миша стоят по боками группы, где еще стоят Вовка и моя мама, а сидят бабушка и дедушка с моим братом Витей на руках.
Маме и мне надо было вернуться в родной поселок к началу нового учебного года. Опять надо было плыть на пароходе, до Николаевска или Тахты, нашего районного центра 3 дня, потом еще сутки на пароходе «Комиссар», который уже начал ходить по Амгуни. Лето в нижнем Амуре было дождливое и уровень воды в реке поднялся, что позволило пустить регулярные рейсы до села Полины Осипенко, это еще выше по реке, чем Оглонги. Мама заранее съездила в кассы пароходства, купила билет во 2 класс на пароход. Эти каюты также имели полки в два яруса, но в отличии от третьего класса, находились на второй палубе. Каюты первого класса были в носу второй палубы, они были шире кают второго класса и полки располагались на одном уровне. Правда, стоимость билета была на треть больше.
Провожать нас на речной вокзал поехали дедушка и Вовка. Хотела поехать и Алла, но в такси не было места. Мой брат за лето подрос и потолстел на свежем молоке и хорошей домашней пище, да и я стал крепче. Мы приехали на речной вокзал заранее. Пароход уже подошел к дебаркадеру, и пассажиры могли занимать свои места. Мы занесли вещи в каюту и вышли на палубу. Время еще было, провожающих не просили покинуть пароход, поэтому дедушка и мама с Витей на руках сели на удобные белые деревянные кресла и продолжили начатый разговор. А мы с Вовкой обошли вторую палубу парохода. Тогда мы еще не знали, что через несколько лет будем вместе плыть на теплоходе и нас будут принимать за нахимовцев, потому что на нас будут скроенные на флотский манер брюки и тельняшки.
Помню, отходили пароходы в 16 часов, за 5 минут до этого по пароходу прозвучала просьба провожающих покинуть борт. Дедушка с Вовкой перешли на дебаркадер и встали напротив того места, где сидела мама с Витей. Она увидел их и подошла к лееру вместе со мной. Последние напутственные слова, затем капитан скомандовал «Отдать швартовы», и пароход, чуть шевеля колесами, начал отходить от дебаркадера. По традиции заиграл марш «Прощание славянки», и пароход стал разворачиваться, чтобы плыть по течению. Все отъезжающие и провожающие махали руками, прощаясь друг с другом. Мы проплыли мимо городского пляжа, на котором еще было много отдыхающих, потом мимо утеса, и, наконец, мимо строящегося еще стадиона, который будет украшением города и его визитной карточкой.
На обратном пути мы вышли в Тахте, районном центре, чтобы успеть сесть на «Комиссар», который уже вышел из Николаевска-на-Амуре. Прождав несколько часов на дебаркадере в Тахте, мы загрузились на «Комиссар», билеты купили там же, но в какой каюте ехали, я не помню. Главное, мы приближались к родному поселку и родному дому, по которому я лично соскучился. Там нас ждали отец и замечательные соседи Кокорины, учительница русского языка и литературы, добрейшая тетя Ага, и суровый дядя Кеша, директор местного клуба Иннокентий Семенович, тетка Агнии Иннокентьевны Елена. Она очень любила меня и когда искала, причитала: «Где моя сука вольна?». Через несколько дней начинался новый учебный год, и к нему надо было готовиться. Лето 1957 года закончилось…
