Мы остановились в гостинице «Беролина», недалеко от центра, и я могу сказать, что совместное пребывание в Берлине стало началом моей многолетней дружбы с Кривцовым, длившейся до его смерти. Но в начале этого пребывания произошел, казалось бы, пустячный эпизод, длившийся всего несколько минут, столь показательный для того государства (свирепого надзирателя), в котором мы тогда жили. Это произошло в один из первых наших вечеров в Восточном Берлине накануне Рождества. Мы сидели с другими иностранными гостями за большим столом в ресторане гостиницы, оба пили чинзано и говорили о Достоевском, роман которого «Подросток» я после многих попыток все же одолел. Это значит, в основном говорил я, а Кривцов меня внимательно слушал. Вдруг он как-то неожиданно – как мне показалось – встал и попросил его извинить, так как он совсем забыл, что ему надо кому-то позвонить. Я видел, как он подошел к бару, спросил о телефонной кабине, и подумал о том, что в самолете он сказал мне, что ни единого европейского языка он не знает, поэтому просит меня постоянно находиться рядом с ним.
Меня охватило беспокойство, и всякие нехорошие мысли проносились у меня в голове. Чего я такого наболтал? О чем я вообще говорил? О Достоевском, конечно. Но и о Достоевском при определенных обстоятельствах разговаривать было небезопасно, как на то посмотреть. И кому же это Кривцов сейчас звонит? В конце концов, он же бывший офицер и, конечно, совсем не случайно редактировал когда-то китайское издание «Правды». Конечно, впечатление он производит очень даже симпатичное, очень к себе располагает. Высокий представительный мужчина, которому вслед еще и сегодня смотрят женщины. Но что говорит против того, что он разведчик со стажем? Был в Китае. А разве в том же Китае не проживал известный разведчик Рихард Зорге, пока его не разоблачили японцы и не казнили? Кстати, такой же статный красавец, на которого так же оглядывались женщины. А ведь Кривцов очень на него похож, думал я, вспомнив широко известные в нашей стране фотографии Рихарда Зорге.
Я сидел как на иголках, встал и, чтобы скрыть охватившее меня смятение, подошел к стойке бара и заказал две двойные водки (по сорок грамм в каждой стопке). Мне казалось, что руки у меня дрожали, когда я нес рюмки к столу. Кривцов возвратился после телефонного разговора в прекрасном настроении, чокнулся со мной и продолжил разговор о Достоевском, словно никакого перерыва не было. Он сказал: «Достоевский прожил, по сути, ужасную жизнь. Чего только ему не пришлось испытать! И тем не менее есть одна примечательная особенность в его книгах, которую вы, как филолог, не могли не отметить. Можете искать сколько угодно – вы никогда не найдете в его языке ничего вульгарного. Ни единого бранного слова, даже в языке его самых ничтожных героев. Не знаю, где следует искать причину такого явления. Возможно, в абсолютной чистоте его мыслей. Я полагаю, над этим стоит при случае поразмышлять». Я слышал его слова, но мне стоило усилий сконцентрироваться на нашем разговоре.
В этот момент к нашему столу подошел мужчина и сказал по-немецки: «Добрый вечер всем присутствующим!» Кривцов вскочил, обнял незнакомца и расцеловался с ним. И к удивлению (не только моему, но и всех сидящих за большим столом), они заговорили друг с другом по-китайски. Позже я узнал, что мужчина, насколько я припоминаю, был советником по культуре при посольстве ГДР в Пекине и с Кривцовым дружил с тех давних пор. Это ему звонил Кривцов, когда отправился к стойке бара и к телефону.
Можно представить себе мое облегчение и замешательство, которое я в тот момент испытал по отношению к Кривцову. Я ведь заподозрил его в самом скверном! Ужасно удручало понимание того, что система, в которой мы жили, незаметно деформировала естественные человеческие отношения, так что порой не распознать было даже будущего твоего друга. А ведь именно эта поездка в ГДР сблизила нас и подружила на целых десять лет, до самой смерти Владимира Николаевича – умного, доброго, порядочного человека, о котором я и сегодня вспоминаю с теплотой и благодарностью.
Свободное копирование
