МЫС ОЛЮТОРКА
Я это сам не раз испытывал.
Николай Гумилев
Японское море встретило нас штормом и секущей пургой. Неприветливое, оно, казалось, готовило еще много неожиданных и непредвиденных каверз.
Я познакомился с капитаном корабля Василием Вагой, летчиками — старым полярником В. Молоковым, Ф. Фарихом, с группой молодых военных летчиков под командой капитана П. Каманина. Мы очень сдружились с Фарихом и Молоковым. Оба они были великолепными рассказчиками и знали массу историй из жизни своих друзей-летчиков. Историй и веселых, задорных, и суровых, героических, вошедших в предание. Я сразу привязался к этим людям потому, что они напоминали мне Бухгольца, потому, что сами были чудесными, замечательными представителями летного племени.
Вскоре «Смоленску» пришлось менять курс — Татарский пролив и пролив Лаперуза забиты льдами. Пойдем через Сангарский пролив мимо города Хакодате.
Прошли зеленые берега Японии, и корабль, ласково покачивая, принял Тихий океан. Он встретил нас горячим солнцем и распластался, огромный, зеленый, молчаливый.
Слева по борту, как на детской переводной картинке, проявились Курильские острова. Мы прошли довольно близко от них. Покрытые снегом Курилы производили мрачное впечатление — дикие, пустынные. За Курильской грядой стеной стоял серый туман, и плескалась высокая волна. Какой контраст: там — Охотское море, бурное, холодное, серое, здесь, по восточную сторону, — теплый мир и чистые голубые краски.
Черная птица с длинными острыми крыльями распростерлась над кормовым флагом, будто привязав себя к нему невидимой нитью. Ее пробовали отогнать — кричали, стучали, махали шапками. Но она только хищно и зло поворачивала голову на наши крики и продолжала лететь, строго соблюдая первоначальную дистанцию.
— Обратите внимание, — сказал подошедший капитан, — настоящий буревестник. Я и сам впервые его вижу. Он не зря носит свое имя. Видимо, придется нам испытать хороший шторм…
Капитан отправился на мостик, а я — за камерой. Буревестник дал себя снять и, пролетев еще несколько минут, вдруг метнулся вниз к самой воде. Почти задевая крылом воду, он исчез в западном направлении.
К концу дня погода резко изменилась. Налетел холодный, порывистый ветер со снегом. Видимость пропала. «Смоленск» заплясал на крутой волне, выписывая сложные восьмерки килевой и бортовой качки. Черная птица оказалась настоящим вестником бури.
…Надвигается вечер, а с ним — мутная ночь. Ветер становится ураганным и воет остервенело в снастях парохода. Волны давно уже превратились в какие-то сказочные горы, на которые со скрипом и скрежетом взбирается наш корабль, а, забравшись, — вдруг падает стремительно в морскую бездну. И так мы двигаемся со скоростью 4–5 миль в час к нашей далекой цели…
Спать совершенно невозможно — угол крена парохода достигает 50°, и, лежа на койке, — либо стоишь на ногах под этим углом в 50°, либо под тем же углом — на голове.
Снежная пурга ворвалась между Курильскими сопками, как в распахнутые ворота, и дохнула на нас с Охотского моря ледяной стужей. Все скрылось в белом вихре, а корабль превратился в причудливую ледяную глыбу.
Сыграли аврал. Команда и члены экспедиции, вооружившись топорами и ломами, начали обкалывать с корабля лед. Труд адский. Стремительная качка создавала непреодолимые трудности. Нужно было держаться обеими руками, чтобы не вылететь за борт, и в то же время скалывать быстро растущие ледяные наросты на частях корабля. Мороз сковывал движения, руки деревенели.
Ледяной шторм продолжался до Командорских островов. Восемь суток экипаж боролся с белым ураганом. Наконец впереди, в разрывах пурги, показалось солнце и битый лед. «Смоленск» вступил в полосу мертвой зыби. Ветер немного стих. Только огромные валы, покрытые сверкающей мозаикой льда, поднимали и опускали пароход, укачивая чуть ли не насмерть новичков из состава экспедиции.
Скорость нашего продвижения снизилась. Вскоре корабль остановился, не в силах преодолеть сопротивление сплошного ледяного массива. Решено было выбираться обратно.
Нас окружило белое безмолвие. Мертвая зыбь, как люлька, плавно и ритмично баюкала «Смоленск». С огромными трудностями удалось выскочить из крепких тисков.
Капитан Вага повел пароход вдоль кромки льда.
Так мы двигались в поисках прохода на восток — к берегам Америки, но безрезультатно.
На совещании в кают-компании летчики Молоков и Фарих предложили пробиваться к берегу материка, а оттуда лететь прямо в лагерь Шмидта. После небольшого сопротивления молодой военный летчик капитан Каманин присоединился к старым полярникам.
— Мы сейчас находимся на шестидесятой параллели, если мы возьмем курс ост, то выйдем по этой параллели к мысу Олюторскому! Там есть хорошая береговая возможность для высадки нашей летной экспедиции на открытый галечный берег и совсем рядом хорошее, ровное взлетное поле. Мне приходилось бывать на этом пустынном, безлюдном берегу. — Капитан Вага проложил курс на карте к мысу Олюторскому.
Все собравшиеся внимательно слушали нашего «морского волка».
— А жилье там какое-нибудь есть? — спросил Фарих капитана.
— На самом берегу — развалюха-хибара. Там жил тогда старый рыбак коряк, но для нашей команды ее в расчет брать нельзя. Придется собирать самолеты днем, а ночевать на корабле.
С капитаном нельзя было не согласиться, и все решили действовать по его совету. Курс ост — мыс Олюторский.
Итак, было решено пробиваться к мысу Олюторка. Там создать на берегу базу, собрать самолеты и отправить их в Ванкарем. А «Смоленску» пробивать себе путь в бухту Провидения.
Через несколько дней в кромке льда появились большие разводья, и мы двинулись по ним вперед. И тут нас затерло льдом основательно. Взрывчатка не помогала. Корабль застрял.
Начали собирать на борту самолет-амфибию для ледовой разведки. Работа закипела. Одни занялись сборкой, другие непрерывно обкалывали лед у черных бортов «Смоленска».
Каждую минуту мы ждали подвижки ледяных полей. Тревожное настроение подгоняло в работе. Недалеко от корабля лед торосился, налезая друг на друга. Началось сжатие. В обшивке появились серьезные вмятины, несколько шпангоутов лопнули. Наше положение стало не менее опасным, чем положение «Челюскина». Каждую минуту лед мог раздавить «Смоленск». Работали и днем и ночью, до изнеможения. Все понимали, что от этого зависит не только собственная жизнь, но и жизнь людей, к которым мы шли на помощь.
Двое суток продолжалась упорная борьба с налезавшим на пароход льдом. Наконец в воздух поднялся на амфибии летчик Шурыгин, и после часового полета сообщил, что в пяти километрах на северо-запад есть небольшие разводья, которые ведут к чистой воде. Это вселило надежду, и мы с ожесточением снова начали пробиваться к спасительным разводьям.
И днем и ночью долбили, взрывали вокруг «Смоленска» лед и медленно-медленно — по километру в день — двигались навстречу воде.
Последнее усилие. Взрывы аммонала раскололи еще одно ледяное поле. Торжественно, как салют освобождения, прозвучал гудок «Смоленска», и мы медленно двинулись вперед. На горизонте засверкала живая вода.
