Кроме "Ведьмы" в чеховском спектакле пользовалось успехом "Предложение", а в нем -- актер Павлов в роли Чубукова. Приходили актеры Художественного театра специально на него смотреть. И Станиславский захаживал частенько; должно быть, ему казалось, что в "Предложении" заложено "зерно" верного подхода к водевилю, да еще водевилю чеховскому, то есть высокохудожественному.
Образ Чубукова строился на двух красках -- не только контрастных, но, так сказать, взаимоисключающих. С одной стороны, кротчайшее существо, из смирных смирное, из покладистых покладистое, легко отступающее перед малейшим напором. С другой -- сущий дьявол, когда коса найдет на камень, когда дело коснется известного "пунктика". Крик, шум, исступление, чуть ли не драка, а там, глядишь, опять тишь да гладь, и только удивляешься: да полно, этот ли человек бесновался здесь минуту назад? Так возникает вывод: грош цена этой покладистости, если она -- лишь преддверие троекуровского самодурства, и что это за самодур, если с ним может справиться даже ребенок! Образ оказывался не только смешным, но и уродливым. Лишь тина обывательской жизни порождала такие контрасты. Это был водевиль, но и в нем чувствовалось, что замечательный художник Чехов умел видеть правду времени, среды, атмосферы в самой веселой "осколочной" ситуации.
В целом чеховский спектакль не выходил за пределы традиции. Он развивался в русле "больших" чеховских постановок Художественного театра и опирался на их плодотворный опыт. Но это было доброе следование традиции, творчески сближавшее Студию с Художественным театром. Спектакль свидетельствовало том, как чутко воспринял Л. А. Сулержицкий то лучшее, что нес в себе метод театра, отточенный прежде всего на Чехове, о том, что он, Сулержицкий, был не только и не просто "утешителем", но художником, которого правда искусства подводила к размышлениям общественного порядка.
"Гибель "Надежды"", "Потоп", вечер А. П. Чехова, во многом "Сверчок на печи" -- все эти работы Студии, я думаю, могут быть отнесены к положительным явлениям искусства той эпохи. Они утверждали в мысли, что Студия -- плоть от плоти Художественного театра, что она развивается творчески правильно, вступает в жизнь под тем же знаменем, с каким выходил когда-то на дорогу искусства этот превосходный коллектив. Повторяю еще раз: противоречия Студии в ту пору были скрыты, существовали в зачатке, их не мог "углядеть" даже самый внимательный зритель. В глаза бросалось только хорошее, и этим хорошим козыряли так часто, заводя речь о Первой студии, что мы начинали привыкать к похвалам.
Больше того: устойчивость реалистических принципов Сулержицкого, интерес к "правде чувств", характерный для Студии, удерживали ее от новейших театральных "веяний", отдаляли от той линии в репертуаре Художественного театра, которую сам Станиславский назвал "линией символизма и импрессионизма". В какие-то моменты своей тогдашней практики Студия оказывалась чуть ли не реалистичнее Художественного театра. Как же было нам не загордиться, не почувствовать себя в силах состязаться с самими "стариками" театра, не пожелать полной творческой автономии? Так даже то лучшее, что было в Студии тех лет, парадоксально толкало ее на путь ошибок, подхлестывало наши заблуждения, углубляло пропасть между нами и Станиславским.
Свободное копирование
