Уже в марте меня опять отправили в Крым, где я благополучно окончил четыре класса. Все лечение состояло в том, что бабушка каждое утро поила меня парным козьим молоком. Летом я спал на воздухе в виноградной беседке. Носился босиком в одних трусах по горячей крымской степи, пропахшей чабрецом и полынью. Купался в Салгире. Ел домашние абрикосы и сливы. Болезнь отступила. В дальнейшем даже сыграла положительную роль. В военкомате мне вручили белый билет, который избавил меня от службы в армии.
Что делала в этот период мама я не знаю. За эти четыре года я видел ее только один раз. Где-то через пару лет она вдруг очутилась в Полтаве. Устроилась там главным художником местного театра и вскоре получила приличную комнату в центре города. При этом известии, бабушка с дедушкой решили, что ее надо навестить. И жить где есть и территория нейтральная. В поездку отправились я и дед. Как водится, без пересадок и приключений не обошлось. В Харькове мы еще пообщались с дядей Ваней, задав ему хлопот. Но через пару дней мы таки добрались до Полтавы.
Летняя Полтава была чудесна. Огромные деревья смыкались кронами над тихими улочками. На базаре оглушал треск пулеметных фраз торговок. Я их совсем не понимал. Ну ладно я, дед прекрасно знающий украинский язык и то чесал в затылке. Мы с дедом посетили поле Полтавской битвы и поставленную в память о ней церковь. Причем в церкви я удостоился всяких похвал, за то, что крестился, поставил свечку и выслушал службу. Дед был очень горд за внука, чем я немедленно воспользовался, уговорив его пойти на рыбалку. Для этого ему пришлось купить удочку и накопать в ближайшем сквере червей.
Ворскла была не менее прекрасна, чем Полтава. Неширокая речка с тихими заводями, чистыми песчаными берегами, поросшими ивами. Весь день дед блаженно грелся на песочке, наслаждаясь тишиной и окрестным пейзажем. По моему, даже поспал часок. А вот у меня дела шли из рук вон плохо. Ни одной поклевки. Когда я понурясь признал свое полное поражение, надо мной сжалился сосед-рыбак. Он подарил мне несколько рыбешек на кукане, коих я с гордостью понес домой. Но так уж водится, если удача повернулась к тебе задом, непременно жди следующей напасти. По дороге дед решил завернуть в пивную. День был жарким и пить хотелось обоим. Пока он пил пиво, а я свой лимонад, случилось непоправимое. Здоровенный котяра, бандит и диверсант, незаметно подкравшись, сожрал всех пескарей. Остался кукан с головами, а подлое животное удрало. Горе мое было велико. Еще горше было то, что вместо сочувствия мама и дед хохотали до упаду. Больше меня на рыбалку не тянуло.
Все-таки, самым интересным для нас был театр. Мы с дедом просмотрели весь репертуар, причем сидя в первом ряду. В антрактах я шастал за кулисы, где загримированные актеры мирно пили чай и угощали меня конфетами. Днем в костюмерной, пока мама готовила декорации, я носился с бутафорскими шпагами, мечами и пистолетами, выглядевшими как самые настоящие. На процесс изготовления декораций тоже стоило посмотреть. Например, на громадное полотно рабочие выливали ведро синей краски и затем размазывали ее шваброй. На заднике эта штука выглядела как морская даль. Очень интересным было оформление спектакля «Вий» по Гоголю. Часть чудовищ и чертей были выполнены из папье-маше, а часть проецировались на сцену с помощью волшебного фонаря, стекла которого мама разрисовывала вручную. Зал вздрагивал, когда венки, уложенные у гроба панночки, сами собой подпрыгивали, Причем все одновременно. Простой механизм для их скачка - применение волшебного фонаря придумала мама.
Месяц в Полтаве пролетел как один день. Мы с дедом отчалили в Симферополь, а мама вскоре уехала в Ленинград. Потом она говорила, что в Полтаве ее заела тоска. Провинция есть провинция. Маму ценили, пытались уговорить остаться, но она не согласилась. К тому же в театре поменялось начальство и началась склока.
В пятидесятые годы в Ленинграде мама работала как художник-оформитель – выставки, новые экспозиции музеев, юбилеи всяческих учреждений и прочее. Работала она и как дизайнер и как исполнитель. Например, какой-нибудь стенд, на котором надо было нарисовать и разместить рисунки, заголовки, подобрать шрифт и написать вручную текст. Одно время занималась книжной графикой. До сих пор у меня лежит книга: Готхольд Эфраим Лессинг. Лаокоон, или о границах живописи и поэзии, изданной в 1957 году. На последней странице скромная надпись – художник такой то. Тогда все оформление, каждая буковка, заставка, рисунки, орнамент делалась вручную – компьютеров еще не было в помине. Работа была очень сложная и трудоемкая. Я помню, сколько было при этом вариантов, сомнений мучений. Но это как раз то, что называется творчеством. И пусть хоть маленький, крошечный, но свой след в искусстве она оставила. Символично, что маме досталось оформлять именно эту книгу – классический труд по эстетике, изданный господином Лессингом еще в далеком 1766 году. И я очень горжусь этим. Горжусь ее мужеством. Тем, как достойно она прошла тяжелейшие испытания и не сломалась.
