Я решился сопровождать его повсюду, куда бы он ни повел меня; я только что убедился в его щедрости и знал, что пьяницы -- люди самые благодарные по отношению к тем, которые для них жертвуют собою. Поэтому я позволял вести себя, куда ему было угодно, и мы скоро пришли в улицу Precheurs. У ворот дома, нового и довольно изящного с виду, стоял часовой и несколько вестовых.
-- Ну, мы пришли, -- доложил он.
-- Как, здесь? Вы привели меня в генеральный штаб?
-- Что ты, шутишь, что ли, какой генеральный штаб! Здесь живет прелестная блондинка Маделена, или, как ее называют, супруга сорока тысяч солдат.
-- Невозможно, земляк, вы ошибаетесь!
-- Ну вот, я с ума еще не сошел, разве я не вижу часового?
Дюфайльи пошел вперед и осведомился, можно ли войти.
-- Ступайте прочь, -- грубо ответил гвардейский квартирмейстер, -- чего лезете, ведь знаете, что не ваш день сегодня.
Дюфайльи настаивает.
-- Ступайте, говорят вам, -- повторил унтер-офицер, -- или я вас отведу куда следует.
Эта угроза страшно испугала меня...
Упорство Дюфайльи могло погубить меня; между тем с моей стороны было бы неблагоразумно делиться с ним своими опасениями, да к тому тут и не место было; я ограничился тем, что сделал ему несколько замечаний; он продолжал противоречить мне и ничего и слышать не хотел.
-- Наплевать мне на караул, солнце для всех светит, -- повторял он, вырываясь от меня.
-- Равенство... слышишь ли, равенство... -- бормотал он, вперив в меня неподвижный взор пьяного, доведенного до степени животного.
Я уже потерял надежду сладить с ним, как вдруг очнулся, услышав крик: "К оружию!" -- и торопливое замечание: "Канонер, живей улепетывай, вон плац-адъютант, вон сам Бевиньяк!"
Холодный душ на голову сумасшедшего едва ли оказал бы такое быстрое действие, как эти слова на моего спутника.
Имя Бевиньяка произвело необычайное впечатление на всех военных, выстроившихся фалангой перед нижним этажом дома, который занимала прелестная блондинка. Они поглядывали друг на друга исподлобья, боясь пошевелиться, удерживая дыхание от страха. Плацадъютант, высокий, сухощавый мужчина уже пожилых лет, стал считать их, жестикулируя тростью. Никогда я не видел его до такой степени рассерженным; на этом длинном, худощавом лице, увенчанном двумя ailes de pigeons без пудры, было написано крайнее неудовольствие и негодование от недостатка дисциплины. У него гнев перешел в хроническое состояние -- его глаза налились кровью, его лицо исказилось, и по безобразному движению скул можно было видеть, что он собирается говорить.
-- Sapristi, молчать... чтоб все было тихо! Вы знаете порядки... одни только офицеры... черт возьми!.. И каждый по очереди...
Потом, увидев нас и замахиваясь на нас тростью, он воскликнул:
-- А что ты тут делаешь, чертова перечница?
Мне показалось, что он собирается нас ударить.
-- Ну, сойдет, это ничего не значит, я вижу, ты пьян, -- продолжал он, обращаясь к Дюфайльи, -- лишняя рюмка -- это извинительно; слушай только: ложись проспись, живей с глаз моих долой.
-- Слушаюсь, ваше благородие! -- ответил Дюфайльи, и, повинуясь приказанию начальства мы снова спустились по улице.
Свободное копирование
