Первые дни этапного путешествия... - 1

Глава десятая

ПЕРВЫЕ ДНИ ЭТАПНОГО ПУТЕШЕСТВИЯ -- СОСТАВ ПАРТИИ.-- БРОДЯГИ.-- УГОЛОВНЫЕ ДВОРЯНЕ

 Когда мы вышли за ворота, я увидел конвойных солдат, сбитую посередине толпу арестантов и десятка полтора телег, из которых три были предназначены для нас. Мы положили в телеги наши мешки с вещами. Опять послышалась команда, и партия двинулась в дорогу. Впереди всех шли в ряд несколько человек солдат; за ними следовали арестанты; сзади пеших арестантов ехали в телегах их жены с детьми; потом шли телеги, занятые уголовными дворянами, и наконец мы заключали шествие. Сзади партии и с боков -- вдоль улицы -- шли цепью солдаты с ружьями.

 Признаться, наше шествие сразу напомнило мне погребальную процессию. Только вместо певчих и музыки мы имели звон кандалов, доносившийся из передних рядов; а шагом ехавшие сзади женщины с детьми сильно напоминали родственников и близких друзей покойника. У них у всех и лица были такие озабоченные, печальные... Мы имели даже свой катафалк, и не один, а целых два: две телеги были высоко нагружены арестантскими пожитками, заключавшимися в холщевых казенных мешках; эти мешки, сильно перевязанные веревками по всем направлениям, возвышались целой горой над телегами, двигавшимися в середине медленно шествовавшей партии. Повторяю, мы имели даже катафалки. Но где находился сам мертвец, трудно было отгадать... И ничего удивительного, так как мертвец был тут не один, а сто восемьдесят человек. Это было грандиозное погребальное шествие, в котором хоронилось сразу сто восемьдесят человек!

 Но печальное сравнение промелькнуло лишь на первых порах; затем впечатление его скоро сгладилось; более того, сделалось и любопытно и весело на душе. Сибирь, о которой и в прозе и в стихах приходилось так много слышать ужасного, Сибирь -- это царство снежных мятелей -- теперь со всяким шагом в глубь ее делалась все более и более интересной. Ее грандиозные реки, первобытные леса, горы, которые уже были видны из окон красноярской тюрьмы и которые скоро вот буду видеть перед собою (Западная Сибирь была ровная и даже низменная) -- одним словом, все, что могло пугать завзятого горожанина, меня не только не пугало, а решительно влекло к себе. Город с его комфортом мало привлекал меня в ту минуту, так как я знал, что вместе с комфортом встречу там на всяком шагу жандармов и своры шпионов, а мои нервы просто устали от всей этой мерзости, и мне хотелось куда-нибудь -- хоть к чорту -- лишь бы не видеть жандармских рож.

 Пройдя улицами, партия наша спустилась к берегу Енисея и тут остановилась в ожидании перевозного судна, находившегося в ту минуту на противоположном берегу.

 Арестанты расселись на земле и многие из них принялись переобуваться. Я заметил, что при этом некоторые стаскивали через пятку и кандалы. Вскоре под'ехал к нам этапный офицер, оставшийся где-то позади, и меня очень изумило то, обстоятельство, что арестанты продолжали сбрасывать свои кандалы, нисколько не смущаясь его присутствием.

 Но вот плашкот (так называется перевозное судно) причалил к берегу, и началась нагрузка. Скоро судно наполнилось телегами и людьми. Между другими взошли на него и мы. Это было в первый раз, когда мы смешались наконец с толпой арестантов, и помню, это обстоятельство произвело на меня большое впечатление. Я привык видеть около себя жандармов и солдат, и здесь, очутившись в кругу посторонних людей, да еще в такой толпе, среди которой, казалось, можно было даже затеряться, я вдруг почувствовал себя значительно свободнее. До сих пор я видел глаза конвойных, устремленные специально на меня. Два караульных не отступали ни на шаг; они стерегли именно меня, меня и никого другого; я это чувствовал каждое мгновение. Здесь я видел себя среди толпы, хоть и арестантской, а все-таки толпы, состоявшей из нескольких десятков человек (партия разделена была на две половины, так как не могла поместиться вся на плашкоте); эту толпу конвоировали всего десятка два солдат (остальные солдаты остались на берегу с другой половиной партии), солдат, для которых личность моя, мое "я", очевидно, не представляло ничего особенного, специального; это мое "я" подведено было здесь под общий уровень и представляло не более, как обыкновенного среднего арестанта, которого только считают, но которого знать в лицо находят даже излишним.

 Здесь я уже не чувствовал специально на себя устремленных глаз, и это вселяло во мне ощущение большей свободы.

 Между тем наш плашкот, гонимый течением, описывал огромную дугу на веревке, укрепленной якорем по середине реки; вначале от берега он двигался медленно, но потом скорость его постепенно увеличивалась, а по середине реки он летел как птица; подплывая к противоположному берегу, он опять уменьшил свою скорость. Причалив к берегу, мы стали высаживаться. Впрочем, то еще не был берег Енисея, а только остров, деливший Енисей на два широких рукава. Это был низкий песчаный остров, весь заросший лозою. Пройдя его, мы переправились через второй рукав и высадились на тот (правый) берег. Там мы подождали, пока присоединились к нам остальные арестанты, и вслед за тем наша партия зашагала по тракту.

 Все время я шел пешком, не присаживаясь на телегу, ехавшую шагом, где лежал только мой мешок с вещами. Физическое утомление мало-по-малу взяло верх над другими ощущениями; но и самое это утомление было мне приятно, так как я его давно не испытывал.