Между тем жизнь брата Ивана складывалась совсем иначе, чем моя. Выгнанный из гимназии и, как выражалось наше начальство на своем казенном жаргоне, водворенный на место жительства", Иван жил безвыездно в Луке, проводя время главным образом в чтении книг и изучении музыки. То был период его поэтических увлечений, от которого до сих пор у меня сохраняется его тетрадь стихотворений. Прожив так года полтора, он надумался поступить в консерваторию и с этой целью прямо поехал в Варшаву; оттуда спустя, кажется, год перенесся в Петербург, где во время своего пребывания заинтересовался известной в то время верещагинской сыроварней, существовавшей где-то в Смоленской губернии, поехал туда, познакомился с ее устройством, и эта сыроварня родила у него мысль завести в Луке маслобойню на ассоциационных началах. Что это была за сыроварня и на каких началах существовала, т. е. была ли это ассоциация или единоличное верещагинское предприятие, сказать не умею, но помню только, что в то время о ней что-то даже писалось в нашей периодической печати.
Но задавшись планом работать в деревне среди крестьян для поднятия их благосостояния, Иван находил нужным для успеха дела прежде всего завести у себя в Луке образцовое хозяйство, которое практически знакомило бы крестьян с рациональным возделыванием земли. Поэтому, воротившись в Луку, он принялся за хозяйство.
Я уже говорил раньше, что наши старики владели очень небольшим именьицем. Но и это небольшое именье состояло из отдельных кусочков земли, разрозненных, разбросанных между чужими полями, так что о заведении рационального хозяйства с плодосменной системой, о которой трактовалось в сельскохозяйственной литературе, при подобной чересполосице нельзя было и думать. Поневоле приходилось держаться старой трехпольной системы, т. е. пахать свою землю тогда, когда пахали соседи, сеять и убирать свои поля тогда, когда сеяли и убирали соседи. Оставляя в стороне экономическую точку зрения, то есть недоходность подобного хозяйства, оно, сверх того, причиняло массу мелких повседневных забот и неприятностей, отравлявших существование хозяина и убивавших всякое желание заниматься этим делом. Прежде всего происходили вечные недоразумения из-за границ, так как этих границ при чересполосице было множество: в одном месте впахался один сосед, в другом -- другой; и так как впахивались нередко крестьяне, которые и грехом не считали, если можно, было где-нибудь овладеть кусочком "панского" поля, то приходилось иметь с ними неприятные столкновения.
Западно-европейскому сельскому хозяину-фермеру, у которого вся земля собрана в одном месте, с прочно установленными границами владений -- да, может быть, и современному русскому землевладельцу -- трудно, пожалуй, представить, до каких размеров доходило в то время нарушение граничных меж и как дико и грубо разрешали подчас этот вопрос: я сам бывал свидетелем того, как спорившие стороны, с'ехавшись на место для восстановления границ, вступали в драки.
К вопросу о нарушении границ присоединялся не менее неприятный вопрос о так называемом "спаше". Опять-таки преимущественно крестьяне "спасали" посевы, загоняя своих лошадей и волов в помещичьи хлеба. Сегодня выпасли пшеницу, завтра -- овес; и никакие меры не оказывались действительными. Надо было по ночам об'езжать верхом засеянные поля, загонять скотину, если таковая там оказывалась, к себе во двор и запирать ее под замок, чтобы взыскать потом штраф с виновного.
Эти ночные похождения, напоминавшие собою скорее военные вылазки, чем хозяйственные меры, составляли необходимый атрибут сельского хозяйства того времени, и избежать их не было никакой возможности. На другой день появлялся мужик за своими волами или лошадьми, и так как штрафа платить ему, само собой разумеется, не хотелось, то поднимались бесконечные разговоры и жалобы на то, что им, мужикам, негде пасти скотину, что их волы сдыхают от голода, а раз у него волы подохнут, то и ему самому ничего другого не остается, как лечь в гроб и т. п. Все это пересыпается просьбами, а иногда, если ходатаем являлась женщина, и горькими слезами. Или же приводились доказательства того, что его волы на самом деле не причинили никакого вреда посевам. Тогда поднималась более сложная возня: созывались соседи-крестьяне в качестве судей, и все гурьбою отправлялись на место потравы. Выпасенное место оказывалось, конечно, налицо и сразу признавалось всеми; но хитрый мужик успевал в это время найти на поле какие-то засохшие остатки от волов, каких никоим образом не могло получиться от прошлой ночи; тогда делалось заключение, что на этом месте паслись раньше другие волы и что, следовательно, хлеб спасен был не одними этими волами, но и еще какими-то другими раньше. Вопрос осложнялся, запутывался до того, что оставалось только махнуть рукою и постараться о нем забыть, чтобы бесполезно не тревожиться. А то иногда случалось и другое: заедут в наши посевы добрые соседи с косами, выкосят зелень, накладут ее на воз и увезут; на другой день ваше хозяйское око радуется выголенному словно бритвою куску поля, где именно буйнее всего росли пшеница или овес. В последнем случае дело принимало другой характер: начиналось тщательное изучение колеин, оставленных заезжавшим возом; определялось по разным приметам -- волами ли был запряжен воз или лошадьми; строились догадки -- чей этот воз мог быть... Словом, вы -- хозяин -- превращались в "искателя следов".
Так приходилось оберегать засеянное. Но и засевать было не легко. Куски полей, разбросанных на огромном пространстве (в нашем Лучанском имении были поля, отстоявшие от дома более чем на пять верст), поглощали массу сил. Один плуг отправлялся в одно место, другой -- в другое; и в то время как в вашем присутствии вспахивалось одно поле, на другом ничего не делалось: волы, запряженные "цугом", стояли и отмахивались хвостами от мух, а работник в это время мирно спал в борозде, закрывши соломенным "брилем" глаза от солнца.
Обработать поле, засеять, доглядеть, чтобы его не выпасли, сжать или скосить, свести хлеб на гумно, смолотить -- это такая бесконечная вереница всевозможных враждебных столкновений для хозяина с его наемными работниками, с соседями-крестьянами, наконец с животными, с его собственными лошадьми и волами, которых для того, чтобы везли, приходится подгонять кнутом, что хозяину только и остается что озвереть.
С Иваном однако случилось другое: волов, которых он сам ночью загонял с посевов к себе во двор и запирал в сарае, на другой день выпускал мужику, не взявши с него штрафа; "наймыта" (наемного работника), когда его заставал спящим в борозде, не колотил, как это делали другие хозяева.
