Но пироговское время промелькнуло как сновидение, и если в период наступившей после того реакции и не вернулись к розгам, то в замену их изобрели другие способы, имевшие целью убить человеческое достоинство у учеников, способы, нисколько не уступавшие в качественном отношении старым дореформенным приемам. Об этом времени я расскажу потом, а теперь коснусь в нескольких словах двух важных событий той эпохи -- освобождения крестьян и польского восстания.
Освобождение крестьян, происшедшее в 1861 году, в момент самого события для меня прошло мало замеченным фактом. То, что я видел в деревне, где жили мои родители, нисколько не выделялось из ряда обыкновенных явлений и не поразило моего детского воображения. Слухи же и рассказы о крестьянских бунтах, происходивших в окрестностях, мало обратили тогда на себя мое внимание. Так, например, беспорядки, случившиеся в соседней деревне, Багриновцах, принадлежавшей графу Кушелеву-Безбородко, и последовавшее затем усмирение со всеми сопутствующими в таких случаях солдатскими безобразиями, насилиями, грабежом и т. п., хотя я и слыхал обо всем этом, не произвели на меня впечатления. Я был в то время слишком мал, и только уже спустя несколько лет эти самые багриновецкие экзекуции представились мне во всем своем ужасе. В селении Луке-Барской, Каменец-Подольской губернии, где было имение моих родителей, повторяю, ничего такого не было. Припоминаются мне наезды мировых посредников и шумные собрания соседей-помещиков. Помню толпы крестьян, собиравшихся в нашем дворе, бесконечные у отца с ними разговоры, которыми, впрочем, я совсем мало тогда интересовался.
Резко запечатлелась в моей памяти следующая черта: полное согласие крестьян между собой решительно во всем. Стоило одному из них заявить что-либо -- и все, как один, в один голос поддерживали его, так что вся эта крестьянская масса представлялась словно одним каким-то существом, двигавшимся и рассуждавшим под влиянием одной воли.
