10/XI. Подморозило, и это меня спасло -- судя по многочисленным колдобинам, грязь была невылазная, метровой глубины. Арсеньево -- захолустье, может и не по внутренней сути, а наружно. Четыре каменных дома -- трёхэтажный, где сосредоточена вся советская власть и кино-клуб, двухэтажные -- райком партии, школа, станция ж/д. Всё остальное хибарки, разбросанные почти без всякого порядка. Чайная -- классический образец уходящих в прошлое подобного рода заведений. Оно напомнило мне и тридцатые, и военные годы. Напротив стойки, через широкий проход, шесть столиков. За спиной буфетчицы -- зеркальный проем между высокими узкими шкафчиками буфета. Он перекрывается двумя полками, застеленными белой бумагой. Она спускается зубовидными вырезами. Прямо против входа широкая арка, за ней в стене вырезки большие на кухню -- через них подают заказанные блюда, оттуда проникает пар. Он стоит неподвижно, сквозь него на стенах просвечивают пятна -- картины. Их три, те самые, что обязательно встретишь в любом "пищеблоке": от западной границы до восточной и от северной до южной. Они -- неотъемлемая часть столовых, чайных, буфетов. Но встречать их мне в таком тесном содружестве -- сразу все три в одном зальце -- ещё не приходилось. Картины эти -- "Русские богатыри", "Медведи на лесозаготовках" (конечно, сатирическое название известного шишкинского полотна, родившееся из горькой шутки над бесталанными копиистами) и "Охотники". Я заметил, что у этой продукции есть два колера -- один бледный, другой более резкий. Здешние были исполнены в блеклых, бледных тонах. Этот тон придаёт особо отвратный вид "Охотникам" -- создаётся впечатление, что сидят мертвецы с вытаращенными глазами и скрюченными пальцами. "Охотники" -- висят, как войдёшь направо, повешены вкось, а может, покривилась картина, а поправить никому нет желания. Она поменьше, метр длина, остальные две -- метра по два. Слой извести на потолке от постоянного пара отсырел, покоробился, вздулся местами, кое-где вспученные места прорвались, поэтому потолок как лицо в оспинах. На посеревших стенах над тёмно-зелёной масляной панелью следы белого порошка, видимо, от мух.
Владимир Афанасьевич Уколов -- первый секретарь РК КПСС. Здесь первый год, готовится к конференции. Бывший первый -- Сёмин -- сейчас третьим в Богородицком у Бродовского.
Уколов молод, энергичен. Говорит быстро, резко жестикулируя, но жесты не размашисты, в меру. Культурен -- в речи, в обращении. Агроном-плановик, высшее образование. Встречаю в третий раз. Первый -- года полтора-два назад. Тогда он -- директор Кимовской МТС. Я ездил к нему записывать на плёнку его выступление. Потом, после реорганизации МТС -- он начальник Климовской райсельхозмеханизации. Арсентьевский район досрочно выполнил план продажи мяса (также яиц и шерсти) и Уколов с увлечением рассказывает об этом: "Вы понимаете, в этом году мы много взяли мяса от колхозников. Ведь как бывало -- шло непрерывное движение машин в Тулу, Белёв. Везли скот на базар. Мы позвали ветеринаров -- ни одной справки-разрешения на продажу скота. Потом разъехались по колхозам. Говорим -- сдать животину в Арсеньево в заготскот по госзакупочным ценам выгоднее. Почему? И тут же говорим, конечно, заранее всё рассчитав и разузнав: "Вот, Марья Ивановна продала в Туле овцу. Сколько ты выручила?". "210 рублей". "Хорошо. Два дня ездила?". "Ездила"."За билет платила?"."Платила... 40 рублей"."И за место доплачивала?"."А как же...". Тут из народа ещё подсказывают: "Колхоз за подводу ещё 10 рублей взял". "Правильно, Марья Ивановна?". "Правильно, конечно". "Ну, а теперь посчитай, и так: два дня проездила, не работала. Значит, худо-бедно два трудодня не заработала. Это как-никак ещё 14 рублей проиграла. Так ведь?". "Ну, так...". "Ну, и меж нами говоря, стопочку-то в Туле выпила? Закусила?". "А что ж, греха таить нечего..."."Ну, вот, ещё 25 рублей в Туле из хозяйства ушло. Вот и сложи, сколько это всего получится. И выходит, за овцу ты выручила не 210 рублей, а самое большое 120 -- 130 рублей. А если бы ты её привезла в наш заготскот, получила бы наличными рублей 160 и все их привезла. Выгоднее!!". И, конечно, после таких разговоров на собраниях колхозники повезли скот к нам, и о справках от ветеранов разговора нет. За один октябрь сдали скота почти300 тонн... В 1958 году всего овец было сдано государству 1800, а теперь уже 8000 голов. Конечно, на заготпункте навели порядок -- приём вне всякой очереди от индивидуалов. Им почёт и уважение. ЧП, если индивидуала задержат. Ну и было много такого, что из соседнего Белёвского района приезжали -- там задержка им большая была. А мы даже колхозный скот придерживали -- первые две декады октября его вовсе не сдавали, и опять выгода -- мясо он нагуливал. Правда, в первые дни оплошку допустили -- в магазинах товара мало. Стали приходить к нам, говорят: "Ну, Владимир Афанасьевич, продали, как ты говорил. А дальше? Деньги-то в кубышку грех класть! А мне-то ребятишкам, жене купить надо. Аль, опять в Тулу?". Срочно послали председателя РПС в Тулу за товаром. Привёз на милость. И всё пошло порядком.
Уколов -- тонкие, худые бледные руки, пальцы с быстрыми, точными движениями. Очки, нижняя часть лица -- с мелкими чертами, а лоб широк, впечатление квадратности. Это -- странно. Сам худощав, в сером костюме. Чёрные длинные прямые волосы откинуты назад, но часто распадаются по сторонам -- к ушам, и хозяин их нервным движением правой руки поправляет.
Председатель райисполкома -- Рамадан. Плотный, коренастый человек с круглым цветущего вида лицом, черноват, чисто выбрит. Старается показать себя добрым хозяином. Долго звонит по телефону разным местным "райначальникам" о машине -- мне и редактору газеты Василию Фёдоровичу Кирепчеву, надо ехать километров за 30 в колхоз. Пока он обзванивал, конечно, безуспешно, ко второй половине дня потеплело, дорогу развезло и кому охота из-за чужого дела "рвать" свою машину -- она ещё пригодится, -- осматриваю кабинет. И здесь бросилось в глаза -- на стенах два портрета однотипные по манере исполнения и типографской печати -- Ленина и Сталина. (Между прочим, позднее, когда ещё раз был у Уколова, тоже обратил на это внимание -- у него оба этих портрета). И я вспомнил в Товаркове в кабинете у второго секретаря РК КПСС Юшкова (он сейчас в "Коммунаре" зав. с/х отделом) -- портрет Сталина был небрежно засунут за несгораемый шкаф, откуда половина его высовывалась сиротливо в комнату. Это было в конце 1957 года, когда я был на районной с/х выставке.
Во второй половине дня, наконец, нашёлся попутный самосвал из колхоза "Россия". Его хотели чем-то загрузить, но набралось столько желающих ехать, что грузить не стали. Самосвал нашёл Кирепчев. Представляю, как ему трудно -- левая нога покалечена, и левая ступня при каждом шаге заворачивается, отвисая, внутрь. Ходить так по грязи, видимо, мука. По дороге надёргали солому из стога. В кузове разговоры: сядем или не сядем в такой-то канаве, луже. Но проносило. Уже стемнело, когда подъехали к правлению.
Председателем здесь Алексей Иванович Титкин. Когда он немного спустя вошёл с улицы, я сразу определил, что это он. Почему-то у председателей появляется одна общая черта, которая, несмотря на неисчислимые индивидуальные особенности каждого, объединяет их, делая их даже трудно отличимыми один от другого. Трудно точно определить, описать эту объединительную черту -- она так неуловима. В её основе, мне кажется, лежит чувство "хозяйской самости". Тут должен оговориться -- она присуща только тем председателям, которые ясно видят путь артельного хозяйства и делают правильные вещи, чтобы идти по нему было легче и быстрее. У тех, кто потерял это чутьё, это чувство -- такой черты нет. И когда я её не ощущаю, у меня пропадает вера в председателя. Он -- случайный человек на этом посту.
В дверь вошёл и, пятясь задом, прикрыл её высокий человек. С обвислых плеч и немного сутуловатой спины почти до щиколоток спускалась могучая дублёная чёрная, почти как тулуп, из овчины шуба. На спине, на уровне плеч, украшена разводными швами, подчёркивая лопатки. Подол, низ рукавов, борта прошиты в несколько рядов крепкими, видимо, суровыми нитками. Со спины глянула та самая неуловимая чёрточка "хозяйской самости", и я понял -- это Титкин. Так и оказалось. Не очень большое круглое обветренное до красноты лицо. Чёлка чёрных уже начинающих терять блеск, волос опускалась слева к правому глазу, странно ушедшему вглубь глазницы. Это -- протез. Левый -- коричневый, может мгновенно из добродушного, весело-выжидательного стать серьёзным, пытливо смотрящим на собеседника. Был в здешней семилетке учителем, в 55 лет райком рекомендовал его в председатели. Живёт здесь же, в деревне Кузьмино. Вечером должно было состояться заседание правления. До начала -- завклубом с баяном. Пляски, вальсы, частушки. Пляшут и девчата, и пожилые колхозницы.
Титкин рассказывает, как он раздобылся первыми семенами клевера. Это было в первый год председательствования. Конечно, большие заботы и большие думы: как и что делать. Земли артели граничат с Белёвским районом. Дело -- глубокой осенью. Вот-вот снег. Едут белёвскими полями. Видят -- пастух загоняет на клеверище стадо. Поле гектаров на двадцать. "Ты, что же, травить собираешься?". "А что же добру пропадать? Всё равно убирать уже не будем, никто не выходит. Поле-то уже списали". Ну, мы тогда в правление к преду. Так и так. Уберём всё поле тебе, только уговор -- половину семян нам, что останется -- вам. Ну и по рукам. Приехали к себе уже вечером, сразу клич по народу -- ведь тянуть некогда: может и ночью снег быть. Собрались. Я им -- хотите урожай иметь, выходите все до единого с косами и со всем прочим на клевер. На другой день все уже на месте. За один день смахнули все 20 га. Так пошёл клевер снова на наших полях. Ну, над белёвскими долго смеялись, да и сейчас им напоминают, как мы у них из-под носа семена умыкнули.
Алексей Иванович высказывает так и не желающую умирать мысль. Здесь когда-то занимались льном. Земли-то прямо льняные. Мастера льноводы есть. Прямой расчёт льном заняться. А вот сказал об этом в районе -- опасаться стали. "Выкинь, -- говорят, -- эту блажь из головы. Свёкла пошла. А твой лён никому не нужен. Ну, а мне обидно. Какой бы доход имели. И переучиваться не надо. А ото льна государство-то не отказалось бы. Так ведь?".
Моё внимание привлекает плакат на стене. Розовощёкая девушка в белом халате из лукошка сыплет корм курам. Крупная надпись поперёк: "Не велик уход, да велик доход". Только далёкий от сельского хозяйства, современного, конечно, может так легкомысленно-идеологически пропагандировать идею развития птицеводства. Для десятка кур с петухом достаточно лукошка. А если их тысяч пять? Каждой курице в год надо полцентнера кормов, в том числе много белковых. Пять тысяч кур -- двести пятьдесят тонн, из них около ста тонн зерна, иначе более полусотни гектаров высокоурожайных посевов. Только перевезти эти тонны потребует труда и труда. Вот тебе и не велик уход! Говорю об этом Титкину. Вместе смеёмся над горе-издателями. Вспоминаем механизированный птицекомбинат совхоза "Ново-Медвенский". Там только на строительство девяти птичников и прочих подсобных помещений вложено несколько миллионов рублей, но и давать он будет до 15 миллионов яиц в год. Обойдёшься здесь лукошком?!
До начала правления Василий Фёдорович Кирепчев отчитывается перед собравшимися (перед этим пляски, частушки) о своей работе депутата райсовета. Говорить он не умеет. Голос слабый, тихий, читая -- часто спотыкается. Главный его козырь -- его помощь пастуху Терёхину после пожара достать материал на дом. Теперь дом хороший. А я думаю -- это, конечно, хорошо и необходимо. Но, ведь, главное в работе депутата -- коренные интересы избирателей. А здесь -- это урожай. Он же получен мизерный, около 5-и центнеров зерновых. На трудодень едва-едва достанется по 500 грамм, деньгами дали за полгода по рублю. Дадут ли ещё? Неизвестно. И депутат должен был бы сказать, что он думает о том, как добиться того, чтобы не было такого в будущем.
Перед заседанием правления -- молниеносное бюро парторганизации: надо согласовать кандидатуры на бригадиров. Прежних в двух бригадах надо менять -- распустились сами, плохой пример. Секретарь парторганизации Олькина докладывает: кандидатура Ив. Ив. Чусева -- это в бригаду деревни Рыдань и пожарника Николая Андреевича Петрушкина. Оба коммунисты. Петрушкин уже был бригадиром, освободили из-за рюмочки. Держали около двух лет "в чёрном теле". Он рад, что опять ему верят: "Я выводы все сделаю... вот увидите...". А председатель сельсовета Иван Иванович Воронин серьёзно говорит ему: "Если ты опять будешь заниматься этим вопросом, у тебя ничего не получится". Петрушкин волнуется ещё больше, голубоватые глаза блестят и бегают по лицам членов бюро, русая прядь выбилась из-под шапки на потеющий лоб, скуластое лицо поминутно озаряется виновато-уверенной улыбкой: "В Арсеньеве был сегодня... не каждый день там...ну, это уже не будет... В бригаде полный порядок будет... А от пожарника меня не отстраняйте -- там у меня всё в первом сорте". А Титкин: "Если уж и вас, коммунистов, снимать, на кого ж опираться?!". Так и порешили. На правлении их утвердили. На правлении один из прежних бригадиров Титкину: "И ты домом занимаешься! Ишь, какой у себя порядок завёл". На что Титкин довольно умно заметил: "Правильно. А вот, если ты увидишь, что я плохо занимаюсь колхозными делами, не требую с вас работы -- вот тогда стукай меня по шапке!". С кормами положение плохое. Главный фуражир Торыкин -- без левой руки, в нагольном полушубке -- доложил: "Сена до 28/II, соломы до 25/II". Приводит факты варварского отношения к сохранности сена -- ощипаны, огорожены плохо, возчики корма на фермы в повозках много оставляют сена, и возят его домой. "С меня, ведь, тоже, -- говорит он, -- ничего не возьмут, сено-то спишут. Но ведь скот кормить надо!".
Здесь же один из сторожей, старик Андрей Петрушкин, 23 года подряд работал на сложной молотилке, тысячи тонн зерна намолотил. Он -- отец Николая Петрушкина, нового бригадира, георгиевский кавалер. Тоже в нагольном стареньком зипуне, в старой солдатской ушанке, седая щетина, волосы на голове редкие, но торчат торчком в разные стороны этаким нимбом. Чем-то напоминает шолоховского деда Щукаря, -- "Я ж про лошадей... к стогам подпускают...ну и нарушают, конечно, лошади-то... нарушают, говорю... навоз-то свой затаптывают ногами с сеном, портят корм". Тонкие бескровные стариковские губы, впалые бледные щёки дрожат от трудно сдерживаемого возмущения. Но в отличие от деда Щукаря -- не словоохотлив, и слова находит с трудом. Его сын бригадир этим не страдает. Он, наоборот, за словом в карман не лезет, энергичен. 13 лет был завклубом. Сколотил большой хор в 60 человек. Хор ездил в Тулу на фестиваль. А это в сельских условиях требует неуёмной энергии, весёлого разговора. Сейчас в клубе заведующим его брат.
Правление кончилось в 12 ночи. Вышли. Темновато. Лёгкий ветерок несёт малый морозец. Вызвездило. Титкин уверенно шагает -- уже ходит здесь много лет. Ночуем у него. Кирепчев, как более "короткий" -- на диване, я на полу, на знаменитой титкинской шубе. Перед сном -- пол-литра с закуской. В кухне за столом -- груда бутылок. В доме -- прихожая, кухня, зал, две спальни. Дом -- школьный, школа и дала 3 тысячи на ремонт. У Титкина расчёт простой -- прогонят с председателей, опять буду в школе преподавать. Жильё бросать нельзя. На что, видимо, и намекал один из снятых бригадиров.
Свободное копирование
