Война застала нас с мамой в селе Рахманово , расположенном в 50-и километров от Москвы по Ярославскому шоссе. На летние каникулы мама снимала клеть у местного председателя колхоза. Не сразу дошла до нас, да и до многих тогда, громадность трагедии, обрушившейся на страну, не сразу стал понятен образ фашизма. Помню, что О.Н. даже радовалась поражению наших войск, у нее были надежды на скорое падение большевизма. Она полагала, что немцы вернут отобранное большевиками поместье (кстати, я понятия не имею где оно находилось), мама не разделяла ни радости О.Н., ни ее надежд. При всем отрицательном отношении к сталинскому режиму у мамы было достаточно патриотизма и любви к Отечеству, чтобы тяжело переживать поражения и беды первых месяцев войны. Довольно быстро мама поняла, что война скоро не кончится. Мы поступили в колхоз и работали за трудодни, поскольку, в связи с всеобщей мобилизацией рабочих рук в колхозе нехватало. К сентябрю фронт подошел уже достаточно близко. Через нашу деревню начали идти стада, угоняемые на восток из оккупированных районов. Ближе к октябрю пошли беженцы, за ними пошли разрозненные группки солдат, одиночные офицеры. Шли пешком, без техники, большей частью без оружия. Шли угрюмо, без надежды, без цели. Это были тяжелые дни страны. В октябре мы вернулись в Москву. В колхозе нам выдали картошку, немного овощей, у погонщиков купили двух овец, которые уже не могли идти. Эти запасы позволили нам сносно пережить первые месяцы войны. Паек по иждивенческим карточкам был достаточно скуден, но "отоваривался" полностью.
Мама понимала, что прожить можно будет, имея связь с землей. В начале 1942 года О.Н. устроилась на работу в подсобное хозяйство отделения психиатрической больницы им. Ганушкина в восьми километрах от ст. Ступино под Каширой. Мама в это время продолжала работать в детской больнице. Поскольку нам двоим прокормиться было тяжело, мама просила О.Н. устроить меня на работу в том же подсобном хозяйстве, что она и сделала, правда весьма неохотно. В это время она была устроена благополучнее нас и, как это,увы, часто бывает, начисто забыла, что все последние годы жила за маминой спиной и за ее счет.
В июне мама оставила работу в Москве и переехала в Ступино. Здесь она устроилась сестрой. Однако чем-то мы не понравились директору и нас с мамой уволили. Кстати, был этот директор каким-то бессарабским коммунистом, отсидевшим лет двадцать в румынской тюрьме. Вместе с жуликом - бухгалтером, разворовав подсобное хозяйство, уже осенью 1942 года он сел уже в нашу тюрьму, бухгалтер успел сбежать. Жили мы с мамой в деревне поблизости, ухаживали за огородом, меняли какие-то вещи на хлеб и молоко. Я охотился, в основном на грачей, что являлось немалым подспорьем в нашем рационе, ловил рыбу, благо лет 50 назад ее было много в речке Каширке, иногда удавалось похитить курицу, зашедшую слишком далеко от деревни - в те времена я не любил местных колхозников, которые со снисходительной улыбочкой давали жалкие пригоршни продуктов за новые вещи, а их было у нас очень мало. Здесь сказалась одна из противоречивых черт русского народа: скупость при расчетах и способность накормить и приютить безвозмездно, попросившего ночлег прохожего.
Помощи со стороны О.Н., которая продолжала работать в подсобном хозяйстве, я что-то не помню. Убрав урожай с огорода, в сентябре вернулись в Москву. Сейчас сгладилась память о трудностях того лета, а вот то, что мы с мамой были вместе, ходили в лес, готовили обед на костре у реки - осталось как светлое в той нелегкой жизни. В Москве мама вернулась на прежнюю работу, а я поступил учеником электромонтера в Институт тонкой химической технологии и стал получать рабочую карточку. Вернулась в Москву и О.Н. и вновь стала жить у нас. Теперь она часто напивалась и тогда издевалась над мамой, стремясь обидеть ее, придумать что-нибудь побольнее. Иногда, чтобы хоть как-то уйти от этого, мама тоже выпивала, но чувствовала себя после этого очень плохо. Это была трудная зима 1942-1943 года. Отношения с О.Н. приносили только боль и горечь. Плохо было и с пропитанием. В нашем меню фигурировали такие изысканные блюда как котлеты из картофельных очисток, жареная поросячая кровь, лепешки из мучного смета (это то, что оседает в виде пыли на мукомольных мельницах); помню, как маме чуть не сделалось дурно, когда она сунула в этот смет магнит, который ощетинился металлическими стружками и опилками. В качестве масла большой популярностью пользовалась касторка .
В ноябре мама поступила на годичные курсы овощеводов. Прикоснувшись к земле,мама ощутила тягу к этому чуду, сторицей вознаграждающего труд добрых рук. Это была дума не только о материальной стороне жизни, это было душевное влечение к живому, это был шаг к будущему, которое мама хотела связать с природой, с сельской жизнью. На короткий период приезжал отец. Трудно было ему одному мотаться по северным краям, но возврата к прошлому не бывает и он уехал в очередную экспедицию с новой женой, своей давней ленинградской знакомой - Галиной Вячеславовной Павленко . Папа спрашивал маминого совета. Помню, что мы с мамой обсуждали эту проблему и решили, что так будет лучше для всех и не вправе мы калечить жизнь доброму и очень хорошему человеку, раз мы не можем дать ему семью. Мама собирала их к отъезду, удалось из наших, не очень-то больших возможностей, собрать продуктов на первое время. В 1944 году я поступил работать на Метрострой и стал получать "подземную" карточку, что существенно улучшило наше продовольственное обеспечение.
Страна шла к победе трудной, кровавой, но понемногу улучшалась и наша тыловая жизнь. Уже не было так голодно, да и просто настроение людей стало другим. Мама окончила курсы овощеводов и уехала в колхоз под Рузой, в деревню Ракитино. Поехала туда и О.Н. - там при мамином уходе вольготнее было жить. Кончилась война. Я ушел с Метростроя и поступил в Техникум железно-дорожного транспорта . В самом конце сентября 1945 года мы с мамой поехали в Поварово, просто так, погулять. Была золотая осень, красочный лес. Мы шли по дорожке, шурша многоцветным лиственным ковром. Строили планы на будущее, в этих планах не было места Ольге Николаевне. Мы вдвоем могли и хотели построить счастливую жизнь.
Мамин дневник. В нем годами не было записей и вот:
" 21/IX - 45 Вот и старость. Мне 48 лет. Все прошло и в будущем ничего нет. И все то же одиночество, всю жизнь. Только с Ольгой я чувствовала себя не одинокой, но как дорого я за это платила. Кроме первых двух лет, когда я верила в нее, остальные годы - это сплошная пытка, когда она ранила меня так безжалостно. И если я желаю самого худшего своему врагу, то я думаю - пусть он испытает то, что заставляла меня переживать Ольга. Последнее время мне стало по-настоящему нездоровиться, болит сердце и боль в груди. Как хорошо, неужели близок конец. Уйти самой, это ранить Кирилла, а потеряв меня он заживет лучше и радостней, чем при мне. Я потеряла способность радоваться, но, к сожалению, не потеряла способности страдать, а его это тоже заставляет мучиться. Скоро я поеду в деревню к Ольге, пускай он привыкает жить один. Надо сходить к доктору и выяснить, что с сердцем."
Мама умерла 7 октября 1945 года. Ольга Николаевна разбила бутыль с тетраэтилсвинцом , которая хранилась в комнате, где жили мама и О.Н. Убирала, конечно, мама и ночевать осталась в этой же комнате. Жидкость, необходимая как добавка в бензин, крайне ядовита. Прах мамы захоронен на кладбище в пос. Купанское , Переславского ра-йона, Ярославской области.
"Помяни Господи души усопших рабов Твоих, родителей моих Нины и Бориса, и всех сродников по плоти; и прости их вся согрешения вольные и невольные, даруя им Царствие и причастие вечных Твоих благих и Твоея бесконечная и блаженныя жизни наслаждения."
Каждому своей мерой отпущено бремя, которое должны мы нести всю жизнь. Слишком большую ношу взвалила судьба на хрупкие мамины плечи, а Я не успел снять эту ношу, облегчить мамин жизненный путь. И хочется верить, что добро, посеянное мамой в мире, не пропало и дало ростки в неведомых нам местах. Навсегда ушла из моей жизни и злой гений нашей семьи О.Н. Безобразова . Вскоре она вновь была арестована и сослана. Однако косвенно она постаралась сделать и мне пакость, распространив среди наших общих знакомых слух о том, что это я донес на нее. Слава Богу, за уже почти семидесятилетнюю жизнь я никого не предал, даже тех, кого мог бы ненавидеть.
