В начале весны 1844 г. приехал в Нижний вновь назначенный губернатором свиты Его Величества генерал-майор князь Михаил Александрович Урусов{}, впоследствии генерал от кавалерии, сенатор и почетный опекун в Москве. Урусов был человек очень ограниченный, но вместе с тем до крайности самолюбивый; он ни по образованию, ни по роду своей прежней службы не имел никаких сведений, необходимых губернатору, и о Своде законов не имел никакого понятия. Но тогда было такое время, что всякий годился. Губернаторы властвовали произвольно, и все загнанное общество им покорялось; {протестовать почти никто не осмеливался. Далее я буду иметь случай еще многое рассказать про Урусова, но теперь ограничусь только рассказом о том, как} я его увидал в первый раз еще в 1832 г. Это было на второй день Святой недели на разводе{}, бывшем на плацу между Зимним дворцом и Адмиралтейством. {Я уже говорил, что} тогда не было странным видеть офицера корпуса инженеров путей сообщения на разводе, и я стоял вместе с другими военными офицерами. Флигель-адъютанты были построены в особую шеренгу. Число их было так значительно, что шеренга вытянулась очень длинно, а потому бывший комендант генерал-адъютант Башуцкий{} хотел их построить в две шеренги; по сделанному им расчету, Урусову, бывшему тогда ротмистром, приходилось идти в заднюю шеренгу, но он, покраснев до ушей и сильно разгорячась, решительно отказался исполнить приказание Башуцкого, из чего произошла между ними серьезная перебранка, повторявшаяся каждый раз, когда Башуцкий проходил мимо Урусова. Конечно, Урусов не посмел бы {себе позволить} не слушаться коменданта и с ним перебраниваться в виду всех съехавшихся на развод военных властей, если бы его родная сестра{}, известная красавица, впоследствии жена генерал-адъютанта князя Радзивилла{}, не была в то время {любовницею Государя. Впоследствии, когда я ближе познакомился с Урусовым и мы разговорились о том, где я встретил его в первый раз, я ему рассказал, что был на разводе при вышеописанной сцене. Урусов сконфузился при этом воспоминании}.
Жена Урусова [Екатерина Петровна Энгельгардт{}] была молодая женщина, очень хорошенькая собой, получившая в приданое довольно хорошее состояние. Все губернские дамы поспешили представиться жене нового начальника губернии, {которую едва ли не считали своею начальницею}, хотя перед ее приездом и говорили, что будут ждать ее визита {как вновь приехавшей и еще молодой женщины}. Жена моя, вообще не любившая новых знакомств, по приезде нашем в Нижний не была ни у одной из губернских дам, за что они рассказывали про нее всякий вздор, но потом позабыли о ней и унялись. Еe сестра Толстая также ни с кем в Нижнем не была знакома, а потому и в тот месяц, который мы провели у нее по приезде в Нижний, жена никого из губернских дам не видала. Разумеется, ни она, ни сестра ее не познакомились с Урусовой, на что было последней обращено внимание; {она постоянно желала познакомиться с моею женою, но не решалась ехать к ней первая}. Из дворян же, живших в Нижнем, только один свояк мой, Толстой, не представился Урусову, за что последний постоянно к нему придирался; {об этих придирках я далее расскажу подробно}. На улицах при встрече с губернатором все ему кланялись, за исключением Толстого, который говорил, что не кланяется Урусову, так как не знаком с ним, а последнего это очень бесило.
Оброк с имения жены моей собирался по-прежнему с большими недоимками. Я хотя и был от имения всего в 120 верстах, но служебные занятия не позволяли мне отлучиться из Нижнего; впрочем, я уже убедился, что приезд мой в имение нисколько не поможет сбору оброка. Между тем с того времени, как тесть мой взял в управляющие купца Пономарева, с его имения оброк собирался безнедоимочно, а потому, лишенный всех средств к жизни, и я решился вверить имение жены моей тому же Пономареву, который, действительно, сумел и в этом имении собирать оброк без недоимок. Тем более необходимо было мне взять в управляющие Пономарева, хотя я и знал его за плута, что вскоре по приезде Нижний я узнал, что С. В. Абаза{} допустил по винным откупам, по которым он представил в залог земли жены моей и тестя, недоимки более чем на сто тысяч рублей и что эти земли должны быть описаны и подвергнуты за означенную недоимку продаже. Следовательно, надежда моя и тестя получать с С. В. Абазы ежегодно большую сумму в виде процентов за данные ему залоги лопнула.
{В IV главе "Моих воспоминаний"} я уже говорил, что Пономарев получил неправильно из Нижегородской гражданской палаты свидетельства на означенные земли, как на не принадлежащие к населенному имению и свободные от залога, тогда как они принадлежали к населенному имению, вместе с которым были заложены в Московской сохранной казне. Если бы Абаза содержал исправно принятые им на себя откупа с 1843 по 1847 г., то с истечением срока этих откупов свидетельства гражданской палаты были бы нам возвращены, и тем бы кончилось это дело. Теперь же надо было при описи указать те земли, которые находились в залоге у Абазы, а так как двойной их залог в сохранную казну и по откупам мог подать повод к уголовному делу, то необходимо было поспешить освобождением из сохранной казны земель, заложенных Абазе.
Самым простым средством к этому представлялся выкуп из сохранной казны всего имения и отмежевание от него того количества земли, которое было заложено Абазе. Но долг в сохранную казну по имению жены моей превышал 85 000 pуб., а долг тестя был в 2 1/2 раза более; этих денег нам достать было неоткуда. Пономарев после смерти моего тестя в июле 1844 г., когда я был назначен опекуном над оставшимся после него имением, предложил мне просить М. Н. [Михаила Николаевича] Муравьева-[Виленского], бывшего тогда главным директором межевого корпуса, о назначении в наши имения межевого инженера для внутреннего размежевания наших дач и поручить ему отмежевать особые дачи в количестве десятин, заложенных Абазе, так чтобы при населенном имении оставалось по 6 десятин на каждую ревизскую душу, и впоследствии выкупать из сохранной казны не все деревни вдруг, а по нескольку деревень, для чего он брался доставать нужные деньги, с тем чтобы вновь их закладывать уже с 6-десятинной на душу пропорцией и таким образом очистить от залога в сохранной казне земли, заложенные Абазе, а полученными деньгами при новом закладе имений в сохранную казну уплачивать ту сумму, которую Пономарев занимал для их выкупа.
Эти выкупы из сохранной казны населенных имений и снова закладка их в оной, а равно отмежевание особых дач, которые должны были поступить в продажу по неисправности откупов Абазы, стоили мне много денег и хлопот. Предположение Пономарева приведено к окончанию только спустя несколько лет.
Свободное копирование
