Чтобы не возвращаться более к грустному делу сестры моей, я теперь изложу его дальнейший ход. В первом письме, полученном мной от сестры по прибытии моем на Кавказ, она писала, что вскоре по приезде в Москву она получила от Бенкендорфа отношение следующего содержания. Бенкендорф докладывал Государю, что дети С. А. Викулина от первого брака подали просьбу, в которой объяснили, что первая просьба их, в которой они жаловались на представление сестрой в гражданскую палату фальшивого духовного завещания и на похищение капиталов, основывалась на их нравственном убеждении и что они на это не имеют никаких юридических доказательств и потому не могут вести этого дела в обыкновенных судах. Принимая же в соображение, что от дальнейшего ведения дела в означенных судах ничего не могут выиграть ни они, ни их мачеха, они просили прекратить дело, возникшее по первой их просьбе. Бенкендорф уведомлял сестру, что Государь на эту просьбу изъявил согласие с тем, чтобы все производившиеся следственные дела по первой просьбе Викулиных оставались в III отделении Собственной канцелярии Государя без дальнейшего производства и только одно духовное завещание покойного С. А. Викулина было послано в Московскую гражданскую палату для законного постановления, а если сестра или ее родственники подадут какие-либо жалобы по означенным делам, то их оставлять без последствий.
Сестра, несмотря на это, подала просьбу на Высочайшее имя, в которой просила о том, чтобы произведенные по Высочайшему повелению следствия были рассмотрены законным порядком, на что получила ответ от статс-секретаря у принятия прошений, приносимых на Высочайшее имя, князя А. Ф. Голицына, обещавшегося, {как выше объяснено}, принять живое участие в деле сестры, когда оно дойдет до него, что за силой Высочайшего повеления, объявленного сестре моей Бенкендорфом, он не может доложить Государю ее просьбы. Таким образом, предсказание Панина о том, что Бенкендорф и Дубельт не допустят, чтобы дело, возникшее по клеветам детей С. А. Викулина от первого брака, получило законный ход, вполне оправдалось.
Духовное завещание покойного Викулина было переслано в 1-й департамент Московской гражданской палаты, но председатель оного, напуганный покровительством жандармского начальства Викулиным, долго откладывал рассмотрение его; наконец решил его отправить по месту нахождения большей части имений Викулина в Орловской губернии, в Орловскую гражданскую палату, где оно утверждено в 1844 г., за исключением некоторых, не допускаемых законом в завещаниях распоряжений, впрочем не имевших никакой важности.
По апелляционной жалобе дочери покойного Александровой дело о завещании перешло в 8-й департамент Сената. Я в это время служил в Нижнем Новгороде и, часто проезжая через Москву в Петербург, каждый раз бывал у знакомых мне сенаторов с просьбой о деле сестры. В числе {посещаемых мною сенаторов} был Дмитрий Никитич Бегичев, давнишний знакомый моего семейства, но вместе с тем состоявший во вражде с покойным С. А. Викулиным с тех пор, как они в одно время были: первый воронежским губернатором, а последний воронежским губернским предводителем дворянства. Этот Бегичев был автором романа "Семейство Холмских", одно из лиц которого, Сундуков, должно было изображать С. А. Викулина; только сильная вражда могла найти сходство между Сундуковым и С. А. Викулиным, так как последний был человек весьма гостеприимный и вообще очень добрый, помогавший всем окрестным бедным постоянной раздачей огромного количества муки и другой провизии и помещикам, давая при крайней их нужде в долг по нескольку тысяч рублей по шести процентов и никогда не брал более {этих процентов}, тогда как плата по десяти процентов на занятый капитал была тогда делом очень обыкновенным. Бегичев постоянно говорил мне, что он, хорошо зная руку покойного, в подлинности завещания не может сомневаться, и предлагал, чтобы сестра совершенно положилась на него, а что он убедит своих товарищей решить дело по справедливости и в ее пользу. Дело сестры, за происшедшими в 8-м департаменте разными мнениями сенаторов, перешло в общее собрание московских департаментов Сената, которое нашло нужным потребовать из III отделения Собственной канцелярии Государя некоторые документы, оставшиеся в этом отделении при следственных делах. Отделение долго не исполняло требования Сената и наконец, представляя затребованные документы, вместе с ними представило письмо, найденное у сестры нераспечатанным во время произведенного у нее обыска, {о котором я упоминал выше}, как доказательство ее виновности. Это письмо оказалось без подписи; в нем неизвестное лицо женского пола убеждало сестру сознаться в похищении миллионов и в составлении фальшивого завещания. Конечно, это письмо, присланное по злости Дубельта, не имело никакого влияния при рассмотрении дела сестры в общем собрании Сената.
Сестра перед слушанием дела в этом собрании ездила, по принятому обычаю, ко всем московским сенаторам с записками о ее деле. Она отправилась прежде всего к князю Павлу Павловичу Гагарину{}, который в это время был первоприсутствующим в общем собрании. Гагарин, с которым она вовсе не была знакома, не только принял ее благосклонно, но во внимание к тому, сколько она уже потерпела, прочитав при ней записку, взял, в противность принятого обычая, карандаш, в несколько минут изменил редакцию записки, отдал ее сестре обратно и сказал, что не имеет надобности в записке, так как дело ему вполне известно. Сестра никогда не забывала этого благосклонного приема Гагарина и, хотя и после этого не была с ним знакома, но, несмотря на свою болезнь и неудобопроезжаемую в марте дорогу, была в 1872 году на его похоронах в петербургском Новодевичьем монастыре.
Записки, назначенные другим сенаторам, {по переписке их согласно исправлениям, сделанным Гагариным}, сестра развезла к ним и, между прочим, к Д. Н. Бегичеву, который, упрекая ее, что она не дала ему случая быть ей и прежде полезным, обещал убедить сенаторов в общем собрании единогласно решить дело в ее пользу.
В общем собрании подали голос в пользу сестры 16 сенаторов и 5 против нее, в числе последних был Бегичев. Кроме него, подали голос против сестры: Николай Петрович Мартынов{}, известный картежник, которому князь П. П. Гагарин сказал, что он подает такое мнение, вероятно, вследствие обещания, данного Норову за зеленым столом; Петр Семенович Полуденский, тесть [Федора Николаевича] Лугинина, близкого родственника Норову, князь Александр Петрович Оболенский{}, подававший по всем делам одинаковые мнения с Полуденским, и граф Сергей Григорьевич Строганов. Причина, по которой последний присоединился к противникам сестры, мне неизвестна; надо полагать, что это было последствием мнений петербургского аристократического круга, в котором Викулины не переставали поддерживать {своими рассказами взведенные ими на мою сестру} клеветы.
Наконец только 19 июня 1847 г., т. е. через 6 лет после смерти С. А. Викулина, последовал сенатский указ об утверждении его завещания. Этот указ дает ясное понятие о притязаниях детей Викулина от первого брака, а потому я привожу его буквально в приложении к этой главе [см. Приложение 4 первого тома].
{Сверх страшных нравственных страданий, испытанных сестрой, она с ее двумя маленькими дочерьми не имела в продолжении этих 6 лет никаких средств к жизни.} Опека, учрежденная над завещанными ей и ее дочерям имениями, не только разоряла последние, но не заботилась даже о своевременном получении долгов по {оставшимся после покойного Викулина} завещанным им сестре моей частным заемным письма м или о представлении ко взысканию тех из них, по коим не производилась своевременная уплата. По этим причинам из вышесказанных 200 000 руб. асс. (до 57 тыс. руб. сер.), оставшихся после Викулина в заемных письмах от разных лиц, сестра лишилась почти половины этого капитала.
Свободное копирование
