В Москву я и сестра возвратились через Орел. Я прерву рассказ о клеветах Викулиных, чтобы познакомить хотя несколько со степенью образования и нравами тогдашнего орловского общества.
Губернатор Васильчиков казался убитым тем, что принял при следствии правую сторону, ожидая за это увольнения от должности; жандармский полковник Новицкий опасался того же. Действительно, первый из них был вскоре уволен, а второй перемещен в Смоленск на ту же должность. Понятно, как дорого обходится перемена местожительства. Помнится мне, что мы успели через кого-то упросить, чтобы отменили перемещение Новицкого. Вице-губернатор Семенов{} показывал себя нейтральным, а на самом деле держал сторону наших противников, опасаясь прогневить петербургские власти.
Мы в Орле узнали, что после смерти С. А. Викулина дети его от первого брака подавали орловскому архиерею просьбу о расторжении брака их отца с моей сестрой по причине его неправильности, в чем им было отказано, так как закон не допускает принятия подобных прошений после смерти одного из супругов. Тут же мы узнали, что поводом к долгому неутверждению епархиальным начальством брака сестры моей, {о чем мной изложено выше}, были происки Андрея и Семена Викулиных; {из них} последний в то же время выказывал отцу и мачехе крайнее соболезнование о том, что утверждение их брака так долго задерживается.
В Орле в это время стояла кавалерийская дивизия, которой командиром был генерал-лейтенант Офенберг{}, женатый на хорошей знакомой моей сестры, Екатерине Федоровне Репнинской{}; на их свадьбе я был шафером Офенберга.
Во время обеда у Офенберга он меня расспрашивал о Кавказе и прибавил, что он сам стоял вблизи Кавказа, а когда я его спросил, где именно, он отвечал в Умани. {Вот каковы были географические познания этого дивизионного генерала.}
Большая часть орловской неслужащей публики принимала большое участие в деле сестры, но были такие же и из служащих, именно председатель уголовной палаты Огарков{}, человек честный, но очень старый, который, между прочим, уверял, показывая на свой Владимирский крест на шее, что такого креста ни у кого нет; {вероятно, он подразумевал, что его нет у председателя уголовной палаты, и в этом, верно, он ошибался}.
В Орле же Нарышкин познакомил сестру и меня с жившим в этом городе отставным майором Шульцем{}. Этот господин жил очень порядочно, но никто не знал, откуда он достает деньги для такой жизни; он был знаком со всем городом, имел большое значение и в особенности сильное влияние в судебных и присутственных местах. С первого взгляда мне не понравилась эта темная личность; между тем Нарышкин рекомендовал Шульца, {чтобы последний был} поверенным сестры по орловским присутственным местам, {когда в этом представится надобность.} Нечего было делать; надо было покориться необходимости. Впрочем, все время, пока были дела у сестры в орловских присутственных местах, Шульц был ей постоянно полезен. Впоследствии он сватался за сестру, которая ему отказала, но он, несмотря на это, не переставал хлопотать о ее делах.
{По возвращении моем в Москву} всему обществу были известны гнусные поступки детей Викулина от первого брака, а так как из полученного сведения, что Тютчеву поручено преследовать произведенное следствие, оказывалось, что этому делу не будет конца, многие вызывались помочь сестре, {но не находили средств}. Между желавшими прекратить гонение жандармского начальства на сестру был М. Ф. Орлов. Он сказал мне, что было время, когда Дубельт был дежурным штаб-офицером в корпусе генерала Раевского, тестя Орлова, был близок с последним (известно, что Дубельт был многим обязан Орлову), что, хотя с 1826 г. они не состоят более ни в каких отношениях, но Орлов готов написать письмо к Дубельту, в котором объяснит ему всю несправедливость, допущенную в ведении этого дела. Он послал это письмо к Дубельту во второй половине ноября не по почте, а с каким-то общим их знакомым.
Свободное копирование
