Не буду описывать подробностей нашего обратного путешествия; скажу только, что, предполагая ехать через Херсон для свиданья с двоюродным братом моим Гурбандтом, бывшим тогда помощником окружного начальника внутренней стражи, а оттуда в Одессу для осмотра этого города, мы остановились на перекрестке дорог, ведущих на Одессу и на Москву. Подумав немного, мы решились ехать через Москву, и таким образом я ни морем, ни сухим путем не попал в Одессу. В Москве мы оставили свой часто ломавшийся тарантас и доехали до Петербурга в почтовой карете.
Приехав в первой половине июня в Петербург поздно ночью, я послал к моему товарищу А. И. Баландину взять мой мундир и другие вещи, которые я, полагая ехать через Одессу и, следовательно, не заезжая в Москву, заблаговременно распорядился отправить к нему. Посланный к Баландину воротился сказать, что последний посажен на гауптвахту на Сенной площади. Это меня очень поразило; я поехал на гауптвахту, на которой караул содержали армейцы, так как гвардия была в это время в лагере. Караульный офицер, исполняя в точности служебные постановления, не согласился допустить меня до свидания с Баландиным без особого разрешения плац-майора и даже не согласился передать Баландину мое требование, чтобы последний через него передал ключ от своей квартиры. Впоследствии по получении разрешения плац-майора я видался каждый день с Баландиным и узнал от него причину его ареста. Он ехал из Царского Села в Петергоф на извозчике в одну лошадь и о чем-то задумался. Вдруг подскочил к нему какой-то штаб-офицер верхом и что-то кричал, вслед за тем подскочили верхом же еще несколько штаб-офицеров и генералов. Из их криков Баландин сообразил, что он встретился с Государем, что подъезжавшие к нему принадлежат к свите и что ему приказывают ехать в Петербург к главноуправляющему путями сообщения и публичными зданиями, графу Толю, которому поручено было посадить Баландина на гауптвахту за то, что не отдал чести Государю при встрече, а потом, когда к нему подъезжали посланные Государем генералы, то не приложил руки к фуражке. {Баландин, сидя на гауптвахте, говорил мне, что он не понимает, как кто-либо мог вообразить, чтобы он, оставляя в стороне его внутренние чувства к Государю, позволил себе наружно выказать пред Государем неуважение; он шутя говорил, что боится, чтобы не подумали, что ездил смотреть маневры, и удивлялся, как можно заставить человека оставаться две недели без движения, когда он привык ежедневно гулять по нескольку часов.}
Имея в виду, что все нужное мне платье отправлено из Москвы в Петербург, {бывшее со мной на Кавказе}, при переездах довольно потертое платье я оставил в Москве. Не имея возможности скоро увидеться с Баландиным и опасаясь, что военный министр князь Чернышев узнает о моем приезде из донесений, присылаемых с городских застав, на которых тогда записывались подорожные всех въезжающих в город и выезжающих из него, я решился на другое утро поехать к нему в дорожном сюртуке. По моему костюму приняли меня за курьера и так доложили Чернышеву. Он вышел ко мне в совершенном неглиже, и я увидал дряхлого старика, хотя ему не было более 57 лет, вместо красивого мужчины, которым я всегда привык его знать: так он умел растягивать свои морщины и украшать свое лицо, что нельзя было подозревать в нем разрушающегося старика. Увидав меня, он извинился, что вышел ко мне в неглиже, и приказал ожидать его в канцелярии военного министра, в доме бывшем Лобанова{}, подле Исаакиевского собора. Вскоре он приехал в канцелярию и очень благодарил за хорошее исполнение возложенного на меня поручения. Граф Толь был в это время болен и не мог принять меня.
Свободное копирование
