Глава 6. Любовь номер 3. Пролог
Сначала мечты кажутся невозможными, затем
неправдоподобными, а потом неизбежными.
(Кристофер Рив, “Супермен”)
Аллилуйя возлюбленной паре!
Мы забыли, бранясь и пируя,
для чего мы на землю попали.
Аллилуйя Любви! Аллилуйя!
(А. Вознесенский, “Юнона” и “Авось”,
либретто оперы)
Милые мои дети Катя и Серёжа!
В первых же строках спешу сообщить вам очень важную для вас тайну: тайну вашего происхождения. Состоит эта страшная тайна в том, что вы произошли на этот, на белый свет от взаимной любви. Знать вам об этом, насколько я могу судить, до сих пор не положено.
Надо всем, что было, можно проливать слёзы. Можно посмеяться. Ещё вариант: всё забыть! Ничего такого не было. Враки!
Вы, похоже, уже сделали для себя последний, самый необременительный, выбор. Мне же остаётся продолжать, по ходу изводя себя сомнениями: удастся ли мне удержаться на якобы золотой середине, то есть донести до вас суть, ничего не исказив, не расплескав, но и не опуститься до сведения счётов?..
1
А началось всё, как это обычно бывает, с начала.
Вряд ли вы нуждаетесь в портрете своей мамы. Внешне она очень мало изменилась за прошедшие с первой нашей встречи двадцать пять лет. Разве что грудь появилась и бедра чуть округлились и стали, как это положено у женщин, шире плеч, так что теперь её неизменно изящную фигурку язык не повернётся назвать мальчишеской. Да и негоже, согласитесь, женщине, родившей, вскормившей и вырастившей до совершеннолетия двоих детей, выглядеть подростком. Неудивительно и то, что так украшавшая её в ранней молодости доверчивая открытость, какая-то пленительная незащищенность, проявлявшаяся во взгляде снизу вверх, в жестах и, особенно, в детских, то есть по-детски искательных, интонациях напрочь исчезла с возрастом, опровергая известную поговорку о том, что маленькая собачка до старости щенок.
Ну и не надо! Замечательно, и я восхищаюсь вместе с вами: теперь это состоявшаяся во всех мыслимых отношениях закалённая бойцовая дама, и каждая черточка её цельного, как будто созданного талантливым и мудрым визажистом облика (Не исключаю, что так оно и есть, а вы-то уж точно знаете!) неоспоримо свидетельствует: эта женщина, не ведая сомнений, не говоря уж об зряшных угрызениях, признанной победительницей шествует по жизни, в которой только победители достойны её снисходительного внимания.
Увы, приходится сознавать, что, нарушая хронологическую последовательность, я лишаю повествование интриги. В оправдание скажу: мне некуда деть минувший с момента нашего знакомства отрезок протяженностью в четверть века! Я не могу сохранить законсервированным тогдашнее своё, не по возрасту щенячье восторженное отношение. Довольно и того, что хоть память у меня хорошая. Но пишу эти строки я сегодняшний, потому что меня вчерашнего – по объективным причинам, по свойствам времени – уже нет, а меня завтрашнего (Воля Божья!), глядишь, тоже не будет. Что до интриги и всякой там занимательности – тем, кому мои страницы попались на глаза случайно, предлагаю искать этих радостей в других местах. В детективах, к примеру, фэнтези и тому подобных дамских романах. Вам же, надеюсь, дети мои, она не столь необходима. Не более, во всяком случае, нежели этот текст вообще.
Да, юная дочь заместителя главного врача города, уже связанная к тому же узами династического брака с Володей, сыном главного врача, Светлана Портная, в девичестве Леньшина, всем своим интегральным, если можно так выразиться, обликом, включающим не только привлекательные внешние черты, но и редко встречающуюся способность сразу и безоговорочно располагать к себе, нравилась многим. С таким букетом дарований это не удивительно. Что бы и кому бы ни померещилось внешне на первый взгляд, это была совсем не простая девчонка. Я бы сказал, что в ней угадывалась счастливая карма, если бы знал, что это слово означает. Я бы сказал, что ей сопутствовала располагающая, позитивная аура – но я, материалист хренов, не знаю точно, что такое аура. Так же, как до сих пор не понимаю того, чего не понимал и тогда: никаких, вроде, выдающихся достоинств у этой девчонки нет, даже бюста – но что-то же притягивает неодолимо. Вожделение, которое ослепляло.
До той поры у меня, человека вполне таки рассудочного, мозги под влиянием гормонов не отключались. Что-то же вызвало к жизни удивительный факт: именно в моей – умудрённой многолетним опытом, уже охладевшей, казалось бы, к приключениям, да и просто утомлённой, усталой головушке – произошло вдруг короткое замыкание. С обычными для такого случая последствиями: вышибло предохранители и ещё много важных каких-то деталек, где-то заискрило, где-то даже что-то вспыхнуло и затлело, угрожая пожаром. Видимо, на беду мне сотворил Всевышний эту девчонку, и к чертям собачьим, чертям свинячьим – ко всем, короче, чертям! – полетело не только всё, что могло рухнуть, но также и то, что представлялось в этой жизни незыблемым, и ни сносу, ни износу ни при каких обстоятельствах не подлежало. И, повторюсь, это приключилось, когда я искренне полагал: всё существенное, что могло и должно было со мной в этой жизни случиться, уже случилось.
Можно ли разумом объяснить нашу встречу и все последовавшие за ней события? Нет. Разум вообще мало для чего пригоден, с годами это понимаешь всё отчётливее. Может, потому, что сам его потихоньку утрачиваешь? Разум нужен, чтобы объяснить открытие: тебе, им, а главное – себе. Само открытие совершается без участия разума и никакого к нему отношения не имеет. Гений Михаила Булгакова вместил нечто подобное в четыре с хвостиком книжных строки, несколько фраз. Кстати, именно этот роман был первой книгой, которую я ей дал почитать. Изрядно удивившись при этом, что в нашей среде можно встретить человека, не читавшего в свои двадцать четыре “Мастера…”
Сам я, с момента знакомства с романом в середине шестидесятых, когда его усечённый вариант только что вышел в журнале “Москва” (спасибо однокурснице Ниночке Князевой!), и по сию пору, перечитываю его, как минимум, ежегодно, всякий раз находя что-то новое, оставшееся непрочитанным, то есть непонятым или не воспринятым раньше.
Не больно-то продвинутый, я поначалу увлёкся, как многие, сатирическим пластом повествования. Понадобились многие годы, чтобы история с Понтием Пилатом стала вдруг интересной самоценно. Ещё больше времени ушло на то, чтобы понять абсолютно неразрывное единство всего, что составляет роман, отлитость его без всяких швов из цельного куска неведомого мне, а, возможно даже, в сегодняшней литературе не существующего материала. Понял, наконец, что Михаил Афанасьевич, как и его брат, глубокий философ. Но и теперь, восторгаясь чуть ли не каждой фразой, чувствую, как всегда затрудняясь внятно сформулировать: это сделано так здорово и цельно, что в принципе не переводится без ужасающих потерь ни в какой другой род искусства. Ни на язык кино, ни, тем более, телевидения. Все известные попытки выглядят убого, как мазня шимпанзе по холсту. Последние годы, то есть когда сам начал свои беспомощные пробы, я, зная наизусть фабулу, помня каждый эпизод и каждого персонажа, не устаю восхищаться пером Мастера – и наичернейшей из чёрных завистью завидую мельчайшему штриху его такого простого, вроде, письма.
Но это, простите, я на себя отвлёкся. Свете же предстояло прочесть роман впервые. А я только много лет спустя заметил, что её роднит с булгаковской Маргаритой почти неуловимое косоглазие. Доставшееся, видимо, по наследству от папы. Как потом выяснилось, откровенно косого – без всякой неуловимости.
“… а я вдруг, и совершенно неожиданно, понял, что я всю жизнь любил именно эту женщину! Вот так штука, а? Вы, конечно, скажете, сумасшедший?”
“…Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих. Так поражает молния, так поражает финский нож!”
Очень похоже. Только не обоих, увы или к счастью, а меня одного. И не любовь (увы или к счастью), а всего лишь неодолимое стремление во что бы то ни стало этой женщиной обладать.
Очень похоже, но разница всё-таки есть.
Свободное копирование
