16
- Это будет казённый, парадный фотоснимок. Вы, Александр, поймите меня правильно: не люблю я ничего парадного и казённого. Ах, Вы тоже? Поздравляю. Рад сходству вкусов. А теперь я хотел бы сфотографировать Вас художественно. От души и для души. Так, каким я Вас, Александр, вижу. Жаль, что Вы, Александр, не еврей. Но Вы так напоминаете мне всем своим обликом одного знакомого местечкового еврея… Разрешите? И не беспокойтесь, для Вас, в порядке исключения, это будет совершенно бесплатно.
Я не беспокоился. Я милостиво разрешил. Тем более что бесплатно. Лев Яковлевич Гейман, штатный заводской лаборант-фотограф, до сих пор охотно брался печатать мои семейные и походные фотографии. Я бы и сам отпечатал. Люблю уединиться, чтобы поколдовать в темноте фотолаборатории, да общежитие, увы, такой возможности не предоставляет. Вот и приходилось обращаться к специалисту, расплачиваясь за услугу спиртом – в чисто символическом, по нашим масштабам, количестве.
Теперь, однако, я пришёл к нему не как заказчик и частное лицо, но как лицо официальное: фотографироваться на заводскую доску почёта. Над этим снимком он мудрствовать не стал – они же все должны быть одинаковые, а вот постановка кадра “для души” действительно отняла у него много времени и, в особенности, душевных сил. Ему даже пришлось по ходу съёмок отлучиться ненадолго в недоступную для посторонних проявочную, чтобы восполнить их потерю хотя бы парой глотков из спрятанной там бутылки сухого алжирского. Другого приличного вина тогда в Александрове не было, а спирт аристократ Гейман не пил принципиально.
Отсидев ещё в молодости за махинации с драгоценными металлами изрядный лагерный срок, Лев Яковлевич отнюдь не проникся к своему государству сыновней любовью. Наоборот, ему настолько была противна идея уплаты сыновнего долга – пусть даже в порядке возмещения ранее у папашки украденного – что из всех предлагаемых ему должностей он, как опытный алиментщик, всегда выбирал наименее оплачиваемую, хотя был и умён, и образован. Понятно, что недостаток средств к существованию ему приходилось возмещать халтурой.
Поговорить с ним, точнее, послушать его монологи было истинным удовольствием. За неимением более доступных примеров уподоблю его Игорю Губерману. Во всяком случае, читая или слушая Губермана, я мгновенно вспоминаю Геймана. И даже представляю себе кайф, который словили бы слушатели, если бы удалось организовать ток-шоу этих двух евреев.
* * *
Вы, детки, оценили, как тактично, как ненавязчиво ваш будущий папа сообщил о том, что опала и гонения сменились для него периодом относительного благополучия? Не вызывая особых хлопот, подрастал Митька. В семье, насколько это вообще возможно в семье, где оба родителя Овны, царил мир и “в человецех благоволение”.
Ну, не без отклонений, в реальной жизни почти неизбежных. Однажды так основательно поссорились, что я сбежал в соседнее общежитие, на пустующую койку брата Григория, который, женившись, поселился у родителей Татьяны.
На целую неделю хватило моей непреклонной решимости. В получку я купил для Дмитрия А оглушительно стрекочущий автомат на батарейках, который немедленно был c восторгом применён отпрыском по прямому назначению. А мы со Светой присели перекусить.
- Я сначала говорила Митьке, что папа в командировке. А вчера решилась сказать, что ты больше не будешь с нами жить. Знаешь, что он ответил?
- Да откуда же мне?
- Вот-вот. “Это что же, мне теперь всю жизнь придётся пить чай, который ты готовишь? Нет, я так не хочу. Пусть папа вернётся и делает настоящий чай!”
Папа внял и вернулся. К счастью, батарейки скоро сели, так что террор в коридоре продолжался недолго. Новых я покупать не стал. Замолкший автомат разделил судьбу всех прочих Митькиных игрушек, то есть превратился в груду деталей. Только один автомобильчик избежал неизбежной расчленёнки, да и то лишь потому, что был отлит целиком из дюраля.
Так вот, если пренебречь деталями, жизнь проистекала в нормальном русле. Даже известное доброе одесское пожелание: “Что б ты жил только на одну зарплату!” – к нам с Кузюкой не относилось, потому что рационализаторская деятельность стала, наконец, регулярно приносить плоды, да столь щедрые, что мне пришлось совершить действие доселе немыслимое, а именно завести сберкнижку. Правда, дверь в свою комнату мы попрежнему никогда не запирали, чем вызывали удивление соседей и возмущение комендантши общежития.
А помимо материальных выгод я всё чаще стал подвергаться моральным поощрениям. Победитель социалистического соревнования, ударник пятилетки, лучший инженер завода – это титулы, присвоенные мне к 1975 году. Если не верите, могу предъявить справки, грамоты и прочие вещественные доказательства. И вот теперь, как вершина признания, портрет на доске почёта. Хотя задницу я никому не лизал и ни в чьих фаворитах не числился.
* * *
Портрет, действительно казённый и парадный, получился не лучше и не хуже других, и о том, что дубликат его не сохранился, я нисколько не жалею. А вот утратить снимки, любовно сделанные Львом Яковлевичем “для души”, мне не хотелось бы. Действительно, они очень художественные, хотя исполнены крайне скупыми изобразительными средствами: нейтральный серый фон без деталей, нарочито плоское освещение. Снимков два, и они логически взаимодополняют друг друга. Один – анфас. Другой – строго в профиль. Диптих называется. Так, если не знаете (А откуда ж вам знать?!), в тюрьмах фотографируют новоприбывших постояльцев.
Может, гадаю теперь, это было пророчество? Пророчество, которое, слава Богу, ещё не успело сбыться. А может, предостережение? Допускаю также, что таким способом, через своё изобразительное искусство, зловредный еврей проявил чувство юмора, всего лишь…
Свободное копирование
