Младенчество - 10

      10

      Другого способа устроить отдых детей, кроме как свезти нас на все лето к деду и бабке, родители не знали, а если бы и знали, то не потянули бы материально. Немалой даже по горняцким меркам зарплаты отца вполне хватало на содержание разросшейся семьи, однако у родителей была давняя мечта о собственном домике с садом и огородом – вот они и копили на мечту, покамест урезая себя во всем.

      Отец, правда, каждый год ездил на курорты: Сочи и Сухуми, Цхалтубо, Кисловодск, Одесса. Профком выделял ударнику труда бесплатные путевки – сразу две, потому что отпуск у шахтеров длинный. Писем, по малограмотности, он оттуда не писал, зато привозил кучу фотографий и кучу гостинцев, а также рассказы о своих карточных подвигах (Колыма, очевидно, кое-чему научила) и о своей, как теперь говорят, крутизне, которая выражалась в том, что копеечные бумажные носки он не отдавал в стирку, а просто выбрасывал.

      Помню еще его рассказ о том, как он на спор переплыл Северский Донец со связанными за спиной руками. Повторить это достижение (правда, на Дону) я решился только в студенческие годы, но не на пари, а задаром, из любопытства.

      В общем, папа своей манерой отдыхать вызывал у меня восхищение. Мама за все мое детство не отдыхала никогда, так что восхищаться здесь было нечем.

      Мы с ней ехали в общих вагонах самых задрипаных поездов с пересадками – обычно ночными – до засыпанной цементной пылью станции Подгорное, потом тряслись в кузове попутки до Белогорья, потом долго ждали на берегу теплохода. Десять километров вверх по Дону до Карабута теплоход полз больше часа – и все это время во мне нарастала, до нестерпимости, дрожь нетерпения.

      Взрослым уже я, сойдя с трапа, становился на колени и целовал меловые глыбы берега, не обращая внимания на обидные жесты лишенной сентиментальности местной встречающей публики. А тогда я просто мчался что есть мочи к дедовой калитке, чтобы скорее уткнуться в его пропахшую самосадом седую бороду. Теперь у меня такая же. Только погуще. Пока.

      Дед меня очень любил. Он мастерил мне свистульки и другие игрушки. Подарил чемоданчик из-под какого-то трофейного военного имущества; я в нём держал свои пацанячьи сокровища – тоже, разумеется, в основном военного происхождения. Первая горсть едва созревшей смородины – мне, первый пупырчатый огурец любовно растился для меня.

      Я до сих пор грущу от того, что при нынешнем всесезонном изобилии стал невозможен, сам собой упразднился (простите) праздник Первого огурца. А тогда по таким вот признакам я постоянно ощущал безмерную дедову любовь. Нечего и говорить, что взаимность была абсолютной. Я в ту пору был очень похож на него внешне, так что мое происхождение (этим в деревне интересуются в первую очередь) всем было ясно: это же маленький Жербачок. Обижаться не полагалось: деревенская кличка Жербак (Нищий) прилипла к деду еще в молодые годы.

      Кликухи – отдельная тема. Может, я к ней еще вернусь, а пока скажу, что был в деревне дед Шпак (Скворец по-нашему). Был заядлый рыбак дед Капрон. В ту пору капрон еще и не изобрели; происхождение клички нам, юным краеведам, тогда выяснить так и не удалось. Хотя теперь Димка Кирьяков утверждает, что именно богатенький Капрон, единственный в селе, кто получал пенсию за партизанские заслуги, ввел в обиход покупную (то есть непомерно дорогую) синтетическую леску вместо привычной волосяной, из конских хвостов. Развеселую, ни во что не ставившую суровую деревенскую мораль тетку звали Голубочкой, а другую примечательную бабку по иным, но тоже веским причинам, все поголовно именовали (и заслуженно!) Гадючкой.

      Загадочным образом удачная, намертво прилипшая кличка характеризует своего носителя лучше всяких там анкет и биографий. Надеюсь, не надо пояснять, за какие подвиги мой товарищ по детским играм Володька Солопов получил пожизненное прозвище Хряк. А дед, бравый балтийский матрос, коммунист, не смог или, что скорее, не захотел изменить обозначенное своим прозвищем положение. НЭП он не принял и, в знак протеста, из коммунистов демонстративно вышел, чего ему никогда не простили те, кто был посговорчивее. Ну, те самые, которые бездумно и безропотно, синхронно и синфазно колебались вместе с генеральной линией партии.