Духовный перелом отца нельзя рассматривать как нечто новое в его жизни и неожиданное. Эти сомнения и искания суть лишь продолжение того непрестанного искания, которое началось с его юношеских лет, проходит через всю его жизнь и было лишь частично и временно заглушено его художественной деятельностью и увлечением новой для него семейной жизнью.
Напомню попутно, что отец мой не знал семейной жизни в детстве. Он не помнил своей матери и лишился отца, когда ему было только девять лет.
Привыкший всю жизнь побеждать и властвовать, отец вдруг видит себя перед чем-то непобедимым.
Неужели смерть есть смерть — и больше ничего? Он и раньше задумывался над этим вопросом.
В "Трех смертях" художник, живущий в нем, подсказал ему ответ на этот вопрос, но теперь ему этого ответа было мало.
Конечно, чем ближе к природе, тем смерть становится проще и естественней; смерть чванной барыни ужасна, смерть мужика примиряюща, смерть березки даже красива, но все же это — смерть.
И не столько смерть страшна, сколько ужасен непрестанный страх смерти.
Внешнего спасения нет, но внутреннее спасение должно быть, и его надо найти.
Надо прежде всего найти бога.
Позволю себе привести здесь один дивный рассказ, который я когда-то слышал из уст Горького. Рассказ этот как нельзя лучше живописует тогдашний период исканий моего отца.
Жил где-то в глуши Костромской губернии мужик. Был он богат, имел постоялый двор, несколько упряжек лошадей, красавицу жену, хороших детей, был церковным старостой, отлил для церкви тысячепудовый колокол и был счастлив и всеми чтим.
И вот повторилась с ним история Иова. Случился пожар, падеж скота, жена и дети умерли от эпидемии, и остался мужик нищим и одиноким.
И пошел мужик к попу и говорит ему: "Батюшка, я богом недоволен. Жил я праведной жизнью, жертвовал на церковь, ходил к обедне, и вот я наказан. За что?"
— Приходи ко мне в церковь после вечерни, — сказал поп, — я скажу тебе тогда, что делать.
И вот пришел мужик после вечерни в церковь, и поп велел ему остаться в церкви всю ночь — и молиться иконам.
Остался мужик в церкви один, кругом темно. Только на паперти перед иконой мигает восковая свечка. Мужик стал на колена и начал молиться. Промолился всю ночь. Последняя свечка догорела и погасла, а мужик все молится —и так до рассвета, до восхода солнца.
Когда в церкви стало светло, мужик встал на ноги и подошел к иконе вплотную. Видит, доска, а на доске нарисована картина. Пощупал — доска. Ковырнул краску ногтем, под краской дерево. Посмотрел на иконостас— везде те же крашеные доски.
В это время щелкнул дверной замок, и вошел поп.
— Ну что, помолился, раскаялся?
— Нет, батюшка, не раскаялся. Не нашел я тут бога, не бог это, а доски размалеванные.
— Ах ты, кощунственник этакий, — закричал на него поп, — уходи вон отсюда да не показывайся мне на глаза, а то полиции донесу, и будешь ты в остроге сидеть.
Ушел мужик из церкви и пошел куда глаза глядят...
Увлечение отца православной церковью длилось, насколько я помню, около полутора года.
Я помню тот недолгий период его жизни, когда каждый праздник он ходил к обедне, строго соблюдал все посты и умилялся словам некоторых действительно хороших молитв.
С этого времени мы всё чаще и чаще стали слышать от него разговоры о религии.
Кто бы ни приехал в Ясную Поляну, тульский ли губернатор Ушаков, редстокист ли граф Бобринский, Страхов, Фет, Раевский, Петр Федорович Самарин, Урусов — все равно, — разговор непременно переходил на религиозные темы, и подымались нескончаемые споры, в которых отец часто бывал резок и неприятен. Вместе с папа стали богомольнее и мы.
Раньше мы постились только на первой и последней неделе великого поста, а теперь, с 1877 года, мы стали поститься все посты сплошь и ревностно соблюдали все церковные службы.
Летом, успенским постом, мы говели.
Я помню, как возили нас в церковь на катках (линейке), и мы все были тогда в повышенном религиозном настроении: вспоминали грехи и торжественно готовились к исповеди.
В этот год лето было дождливое и грибное.
По дороге в церковь, по большаку, росло необычайно много шампиньонов, и мы останавливались, набирали их в шляпы и привозили домой.
С А. П. Бобринским, одним из основателей религиозного "Общества поощрения духовно-нравственного чтения". Толстой был знаком и в 1876 году состоял в переписке. В 1876 году Бобринский приезжал в Ясную Поляну и беседовал с Толстым по вопросам религии. В 1874 году в Петербург приехал Гренвиль Редсток, английский проповедник-евангелист, создатель религиозного учения, по которому человек может очистить и спасти свою душу не свершением "добрых дел", а одной верой в искупление кровью Христа. В России среди русской аристократии Редсток нашел много посл!яова-телей, одним из которых был А. П. Бобринский.
Свободное копирование
