б. Три моста искусств
Итак, о мостах. Один мост — Михаил Яковлевич Гробман (Израиль), другой — Леонид Прохорович Талочкин (Москва), третий — Константин Константинович Кузьминский (Нью-Йорк).
Несмотря на осень, в октябре 1995 года было солнечно и пыльно.
Я долго хохотал, увидев Гробмана после длительного перерыва, после его ряда всевозможных превращений. Ни бороды до пояса, ни черной шапки, ни штанов с ногами слона, как в 1979-м, в Бохуме. Передо мной стоял Мишка Гробман шестидесятого года, когда я впервые увидел его на нелегальной литературной читке. Коротко стриженный и гладко бритый паренек со вздернутым носом. Эта перемена позволила мне вернуться в то время, когда я рисовал для госиздательств, а Мишка лишь мечтал напечататься.
С виду Тель-Авив вроде Новороссийска. Пыльный торговый порт с кранами и лебедками на фоне, но за фасадом схожести стоит большая разница. Новороссийск — просто пыльный порт на Черном море, а Тель-Авив — загадочный, библейский мир. Это древний Яффа, где солдаты Наполеона вымерли от чумы, и теперь музейный заповедник. Цены жилого квартала доступны только богачам. Полно туристов. Эфиопы жарят лепешки. Большая собака понимает по-русски. Гробман знает все закоулки библейского города. Он здесь живет. Это его дом.
— Гробман, ты хуже Сталина! — сказал я мосту на берегу Средиземного моря. — В одном номере журнала пять культовых автопортретов!
— Нет, я лучше Сталина, — перечит мне мост, — он везде смазан, а я хорошо освещен!
Нет, человек не разоружился.
Нет, Бог не скинут!
Дурдом — часть русской культуры. Там многие посидели, от Петра Чаадаева до Мишки Гробмана.
Человек на виду всегда попадется, а тунеядец и туфтач — классовые враги.
Чуть отвлекусь в сторону.
Не знаю, на каком перекрестке подпольной Москвы Гробман повстречал помещика Степана Плюшкина. Хороший знакомый Николая Васильевича Гоголя. Он научил Гробмана копить вещи. В клуб учеников Плюшкина позднее вошли барачный поэт Игорь Холин и украинский график Илья Кабаков.
До сих пор я не могу понять, почему Н. В. Гоголь такого великого человека оставил без отчества? Его школьный приятель, «франкмасон» Иван Григорьевич, подается полностью, а богач и коллекционер вещей Плюшкин без отчества. Я в обиде на писателя, но Гробман давно простил ему литературный промах. Пусть помещик Плюшкин будет Степаном Яковлевичем. Пусть это будет подарок коллекционеру вещей М. Я. Гробману.
Так и порешили. Плюшкин отходит к Гробману. Илья Кабаков присвоил его с большим опозданием.
Против рожна не попрешь!
В так называемом «дипарте» Гробман участия не принимал. «Чемоданные выставки» за границей его занимали больше, чем случайные заработки с иностранцами.
Встречи с чехами всегда кончались выставкой в Люцерне или Бохуме. Высокое положение в подпольном мире ставило его в сердцевину артистической элиты. Достаточно полистать его солидный «Дневник 1963–1971», изданный в Москве, чтобы определить, где находилась душа элитарного кружка.
Гробман любил командовать и меняться, учить и творить. Преуспевающий владелец не мертвых, а живых душ и вещей купался в славе первого менялы страны. В результате многолетнего и постоянного обмена М. Г. собрал замечательный мусор современной пластики и лучшие в мире работы Владимира Игоревича Яковлева. Стены и углы его кривуши в Текстильщиках украшали произведения безымянных гениев в небрежном соседстве с древнерусской пестрядью и знаками пролетарской нищеты. Открытый днем и ночью «дом Гробмана», где много пили и мало ели, не обходился без драматических сцен. Литературный хулиган из Харькова Эдик Лимонов там впервые читал свои вирши. В разгар беседы и читки обязательно врывался необузданный хам и кричал:
— Бей жидов, спасай Россию!
В начале 70-х Гробман и его лучезарная супруга Ирка Врубель-Голубкина стали эпицентром репатриации в Израиль. Попадая в кособокое жилье знаменитого барахольщика, поэта рискованных сравнений и меткого рисовальщика, посетитель смущенно ставил ключевой вопрос: а как и где жить дальше?
«Я задумался на проводах Мишки Гробмана в 1971 году, — вспоминает былое художник и барахольщик В. К. Стацинский. — На Запад меня вынесла „волна Гробмана“».
И таких было много.
Рапортует кинетист Лев Нуссберг:
«О вызовах мишко-израильских. По гроб ему благодарен. Их было тринадцать, если не четырнадцать… 1. Нуссбергу — три (от разных людей из Израиля). 2. Гале Битт — один, хотя она русско-мордовских кровей. 3. Пашке Бурдукову — два (уж больно все было русское, и родня вся русская, на Волге, жива и здорова). 4. Нат. Прокуратовой — один (обманула на 800 руб. и не уехала). 5. Матери моей — один (татарка христианская, а выехала). 6. Гале Головейке — один (стала Мрс. Нуссберг). 7. Семье Фрейдиных — два, а может быть, и три (выезжали с трудом из закрытого Свердловска). 8. Подонку грязному Толстому-Котлярову, хотя и еврей. Меня сагитировали, разжалобили Битт и Пашка. Я его не знал и впервые встретил в 1978-м в Вене, и сразу охуел от его пакостности. Ему же я лично привез в Вену „вызов“ официальный во Францию — укатил Мари-Клод Баселье».
«А у меня в Текстильщиках!»
Свободное копирование
