* * *
В середине ноября, прочитав объявление в газете, что в Москве, в Музее изящных искусств открывается выставка Пабло Пикассо, мы решили втроем туда ехать. Старший Вася Полевой, сибиряк из семьи раскулаченных хохлов, опытный калужанин Сашка Аникин и я. Ночью мы сели на крышу транзитного поезда «Ростов-Дон — Москва».
До Ефремова, большой узловой станции в трех часах езды от Ельца, ехали шутя. Сильный ветер не поднимался, и мы грелись на частых остановках, толкая друг друга плечами и растирая пальцы снегом. Но после Ефремова открылись просторы с воем зимнего ветра, тормозная площадка, где мы ютились, ходила ходуном, казалось, вот-вот вагоны разойдутся и мы замерзнем, отстав от весело бегущего паровоза. Первым взвыл хохол Вася Полевой.
— Ну, братцы, я коченею, ноги примерзли к тендеру Пойду, заплачу штраф и буду спать в тепле.
Я представил себе вагонное тепло. В вагонах всегда пустовали третьи полки. Пассажиры предпочитали прятать от воров багаж в нижние сундуки и держались за них в полудреме. Верхние полки с отопительными трубами, согревавшими озябшее тело, считались падежным местом для ночевки.
На станции Каганович поезд стоял десять минут, и мы побежали в буфет. Шел второй час ночи, сонная буфетчица собирала по столам стаканы и подозрительно встретила пришельцев в рваных шапках. На ее простецком лице с опытным взглядом, сразу опознавшим в нас летучих воров, поднялись вопросительно брови.
— Налейте нам чайку пожалуйста, — пробурчал промерзший насквозь Вася Полевой.
Буфетчица потрогала титан с остывающим кипятком, наполнила три стакана и поджелтила чайной заваркой.
— С сахаром или без?
— По два куска на стакан, — за всех ответил Сашка.
Когда мы вытащили по куску хлеба и принялись уплетать, запивая кипятком, буфетчица нехотя спросила:
— Куда это несет вас леший, ребятки? — ее узкие, поросячьи глазки подозрительно прищурились. — Такая морозяка, а вы зайцами.
— Мы командировочные, — ответил я за всех, — посланы народом на совещание в Москву.
После Кагановича пришла настоящая зимняя ночь. До этого мы терпели холод, надеясь, что мороз поутихнет, но, как только состав набрал скорость, страшный ледяной шквал завыл по крышам вагонов, столбы с фонарями куда-то запропастились, и Вася снова жалобно завыл вместе с ветром. Шутки прекратились сами собой, а бесстрастная черная ночь ничего, кроме гибели в ледяной степи не обещала. Лишь бы дожить до Сталиногорска, где менялась бригада, там поезд стоит пятнадцать минут. Там можно войти в вагон, но стоит ли?
В Сталиногорске Вася Полевой вошел в открытую дверь спального вагона и не вышел. Поезд двинулся. Мы прыгнули на буфера и забрались на крышу, прижимаясь к трубе, изредка выпускавшей теплый дух. В это время на горизонте раздвинулось небо, вернее, в сплошном черном мраке появилось мутно-красное пятно, бросавшее отблеск на обледеневшую землю. В половине шестого начинался рассвет, который был необходим как тепло и жизнь. За Коломной, где поезд тормозил у высоких платформ, открывалось безмолвное движение пригородных электричек и по обеим сторонам бегущего поезда возникали черные и понурые силуэты рабочих людей. Ехать до Москвы оставалось недолго, когда распахнулась дверь, и раздался звонкий голос проводницы:
— Эй, вы, командировочные, слезайте с крыши в вагон. Ваш дружок давно спит в тепле, а вы мерзнете на холоде. Так и быть, без билетов доставлю в Москву.
Мы спустились по лестнице и прыгнули в тамбур. Пожилая проводница, до пояса закутанная в шерстяной платок, захлопнула дверь и прижала ее педалью.
Толкая друг друга в одеревеневшие спины, мы кинулись в полумрак душного вагона и мгновенно оказались на верхних полках. Васька давно спал, и, следуя его примеру, мы подложили локти под шапки и задремали.
Свободное копирование
