Кроме русской эмиграции, жизнью которой я, естественно, интересовался, в поле моего зрения странным образом попали евреи. Дело в том, что волей судьбы мне пришлось жить в шанхайском еврейском гетто.
В Шанхай из Германии, а также из стран Центральной Европы, захваченных Гитлером, в 1937 году и в последующие годы прибыло более десяти тысяч еврейских беженцев. Большинство из них расселилось в Хонкью, в том же районе, где тогда жили мы. Большой шестиэтажный дом напротив нашего пассажа, в котором раньше жили английские тюремщики со своими семьями, был снят сионистской организацией «Джойнт» для наиболее бедных еврейских семей. Другие еврейские семьи, также почти полностью разорившиеся, снимали дома вроде нашего и открывали магазинчики, кондитерские, бары, сапожные и портняжные мастерские. Богатые евреи, а таких было тоже немало, селились в дорогих кварталах международного сеттльмента и французской концессии.
Нашим соседом был кондитер Фельдман из Австрии. Он построил большую печку внизу и стал печь торты и пирожные для разных кафе, которых было великое множество. На еврейскую Пасху в его кондитерской выпекали мацу, а на православную - куличи. С Фельдманом жила вся его семья - славные работящие люди. Трудились в семье все - и родители, и дети. Спать они ложились очень рано, так как вся выпечка шла ночью, чтобы к утру были свежие булочки.
Первоначально в еврейских магазинчиках наше внимание привлекли баснословно низкие цены, показавшиеся нам удивительными. Однако вскоре все разъяснилось. Оказалось, что по центрально-европейскому обычаю цены на весовые товары выставлены не за паунд, а за четверть паунда. Все встало на свои места, и торговля застопорилась. На Шанхай уже надвигалась война, и одной торговлей выживать было трудно. Мы наблюдали «экономическое чудо», только наоборот. Люди, у которых не было денег, пекли пирожные и пытались их продавать другим людям, у которых тоже не было денег. А те шили платья и пытались их продать кондитерам, которым нечем было за них заплатить. Я впервые видел такую странную торговлю. Конечно, многие участники этого «чуда» постепенно разорялись.
На нашей улице жил один еврей - человек лет пятидесяти пяти, высокого роста, всегда хорошо одетый, с черными, аккуратно подстриженными усиками. Он часто сидел в угловом кафе на открытом воздухе, чинно пил кофе и читал еврейскую газету на немецком языке. Потом он куда-то исчез, и я забыл о нем. А через два года, когда мы переезжали поближе к больнице, где я работал, он вновь попался мне на глаза. Дело было летом, в жару. Он сидел на тротуаре. Голова его была повязана носовым платком от солнца, а усики все также аккуратно подстрижены. Рядом стояли фарфоровые статуэтки и лампа с абажуром. Он их продавал. Кстати, такое очевидное разорение было необычным для евреев. Как правило, они очень активно помогали друг другу, и у них, наверняка, имелись места скупки вещей или какие-нибудь ломбарды.
В 1941 году немецкий генеральный консул предложил японцам устроить для евреев гетто. Надо отметить, что японцы, как и китайцы, не знают, что такое антисемитизм. Для китайцев все европейцы или «да пицза» (большеносые) или «ян гуйцзы» (заморские черти), и никакой разницы между отдельными народностями они не видят. Китайцы не любят всех белых без всякой дифференциации. Так гораздо проще. Но японская жандармерия сразу поддержала идею гетто, и вовсе не потому, что все японцы внезапно стали антисемитами. Они просто сообразили, что на богатых евреях можно хорошо заработать. Внешне же демонстрировалась лояльность принципам Оси.
В связи с созданием гетто было объявлено, что все евреи, прибывшие из Центральной Европы, должны переселиться в зону Вайсайда, то есть туда, где проживали мы. В этой зоне жило много русских, в основном бедных, в ней располагались русские лавочки и православная церковь. Постановление гласило, что евреи могут работать в любом месте, но обязаны возвращаться в пределы гетто к семи часам вечера (в Шанхае рано темнеет, он находится на одной параллели с Каиром). Сразу же возник вопрос о еврейских проститутках, работавших в различных кабаре в богатых районах города: у них рабочий день только начинался с семи вечера. Как решили эту проблему, не знаю. Богатые евреи остались жить в другой части города, откупившись от переселения в гетто - тут-то и принесла плоды мудрость японской жандармерии, которая неплохо заработала на совете немецкого генерального консула (между прочим, если мне не изменяет память, его фамилия была Вейдеман, и он одним из первых отрекся от Гитлера, когда понял, что война проиграна). А пострадали от этого приказа только бедные евреи, которые не могли дать взятку японским жандармам: вскоре их всех разместили в гетто. Говорили, что их заставят носить нарукавные повязки, но до этого дело не дошло: японский милитаристский бандитизм подходил к концу.
В гетто японцы с евреями обращались плохо: вызывали в полицию по пустякам, били, издевались над беззащитными людьми, женщин хватали за «неприсутственные» места. Среди японских полицейских был один негодяй, по-моему, по фамилии Ода, который специально занимался евреями и проявил себя бесчеловечным садистом. Мне о нем рассказывал Макс Шмайдлер, полицейский-еврей, работавший в гетто. С окончанием войны евреи искали этого японца, чтобы с ним расправиться, чего тот вполне заслуживал, но он успел сбежать.
