Надо сказать, что накануне, одновременно с тем, когда генерал отдал мне приказание относительно защиты калы, он призвал капитана Баранка и сказал ему: "Вы сегодняшнюю ночь должны спать на ноль (т.е. совсем не спать). Текинцы непременно нападут на нас. Я вам поручаю ночные посты и секреты". Затем генерал обошел с Баранком сады, указал места, где расставить сторожевую цепь, где расположить резервы. И так как сады были слишком обширны и мы не могли их все занять, поэтому, чтобы не дать возможности неприятелю подползти к нам незамеченным, пришлось часть деревьев вырубить, так что с тылу образовалась площадь, которая и спасла нас. В помощь Баранку для проверки постов были назначены: Ушаков, Кауфман, капитан Ланге и Эрдели. Первая ночь, как уже известно, прошла благополучно. Наступила вторая.
Капитан Баранок пошел расставлять ночные посты, а я, Ушаков, Кауфман и Эрдели прилегли отдохнуть на маленькой прогалинке, в нескольких саженях от генерала. Лагерь стих.
Так уже за полночь, впросонье слышу какие-то отдаленные крики и завывания, -- э-э-э-э-эй-й-й, точно пастухи скотину загоняют.
Открываю глаза -- смотрю: луна светит, значит, еще ночь и спать еще можно. И в полной уверенности, что это действительно пастухи кричат, снова засыпаю. Не знаю, через сколько времени опять просыпаюсь: завывания и крики раздаются сильнее, а луна все еще продолжает светить своим спокойным, однообразным, серебристым блеском. Оглядываюсь: Ушаков сидит подле меня под деревом в бурке и точно к чему прислушивается; рядом с ним сидит Кауфман, тоже с каким-то тревожным лицом. В эту минуту что-то шлепается подле меня в землю.
-- Да ведь это пуля, должно быть! -- И я моментально отрезвляюсь от сна. Через минуту другая шлепается.
-- Текинцы стреляют! -- вполголоса и не меняя положения, говорит мне Ушаков.
-- Где же генерал? Надо его разбудить.
-- Да Баранок, кажется, уже убежал к нему.
В это время через прогалинку, освещенную луной, прыгает какая-то фигура на корточках, точно кенгуру, стараясь добраться до противоположной стенки.
-- Кто бы это такой? -- думаю и всматриваюсь хорошенько.
По фуражке и по одежде узнаю, что это был переводчик-армянин, состоявший при генерале. Бледный, испуганный, боясь приподняться, он добирается до стенки и скрывается за ней. Тем временем крики и завывания становятся все громче и слышнее. Они уже ясно переходят в голоса.
-- Вот тебе и скотину загоняют! Просто к нам текинцы подползли, воспользовавшись темнотой, -- рассуждаю про себя.
Между тем в лагере все тихо. Я иду искать Гродекова. Он лежал неподалеку от генеральской палатки и не спал, а только прислушивался.
-- Что такое, что такое! Ей Богу? -- отрывочно восклицает он, узнав от меня, что случилось. Вскакивает и бежит искать генерала.
А Скобелева давно не было в палатке. Он вместе с Баран-ком уже обежал по линии, ободрил войска и все приготовил для встречи неприятеля. Пули начинают частенько пролетать над головами. С нашей стороны хранится полное молчание. Крутом садов раздаются страшные завывания и перекликанье голосов.
Луна незаметно пропадает, а с нею вместе пропадает и смелость текинцев. Налево от нас холмистые пески начинают покрываться золотистыми лучами зари. А через час и солнце показывается.
Текинцы, подобравшиеся было к нам в громадных массах за ночь очень близко, некоторые даже к самой площадке, которую прорубил Баранок, не решились броситься через нее. Встреченные здесь залпами, они поворотили назад. С рассветом и другие толпы отступили и, отойдя с версту, остановились и глазели на лагерь. Я пробираюсь сквозь виноградные кусты и ветви деревьев, еще покрытые обильной росой, и выхожу к глиняной стенке, обращенной к стороне песков. Рота солдат, расставленная цепью, положила ружья на стенку и изредка стреляла залпами, по команде ротного командира, высокого поджарого поручика, с рыжим угреватым заспанным лицом. Неприятель рассеялся так, что с первого взгляда его кажется много, а присмотришься -- и стрелять не в кого. Вчерашний бой, очевидно, научил их, как надо держаться под огнем. Позади меня, из сада, раздается пушечный выстрел. По сильному гулу догадываюсь, что это из дальнобойного выстрелили. Я невольно радуюсь, услышав, как шрапнель, сначала легонько шурша и посвистывая в воздухе, вдруг точно раскалывается над головами неприятеля и обдает их свинцом.
Вон один текинец, на рыжей лошади, покрытой от шеи до хвоста белой войлочной кошмой, подъезжает к нам ближе других, слезает и, не выпуская из рук повода, снимает из-за спины ружье с рогатками, присаживается на корточки и долго целит в нашу сторону. Наконец, порох вспыхивает, белый дымочек, курясь, на мгновенье застилает его самого. Слабый, сухой звук выстрела едва долетает до моего уха, а текинец все еще сидит на корточках и, как бы озадаченный, пристально всматривается, попал он или нет?
Куда ни взглянешь, везде видишь одиночных всадников. Одни с визгом и гиком скачут, помахивая плетьми; другие стреляют, сидя на корточках, возле своих коней, третьи подсаживают позади себя, на спины лошадей, пеших товарищей и в таком положении несутся куда-то. Смешно было видеть, когда такая пара проскакивала мимо нас: задний текинец, крепко обняв своего покровителя, вместе с ним так старательно и с таким сумрачным видом размахивал локтями в темпе галопа, что подумаешь, они и не весть какую работу работали.
Как только солнце взошло, отряд наш трогается в обратный путь. Неприятель замечает это, и ярость его удваивается. Мы направляемся сначала не по дороге, а наперерез через оазис, к пескам, чтобы поскорей выйти из садов и не дать возможности неприятелю стрелять в нас из-за прикрытия. Я пристально слежу за калой, где сидел накануне. Текинцы долго не решаются занять ее, боясь какой-либо засады. Но вот двое смельчаков осторожно приближаются, осматривают, заезжают с одной стороны, с другой -- тем временем остальные зорко следят за их движениями. Смельчаки решаются въехать во внутрь калы. С гиком бросаются за ними остальные, не проходит минуты, как уже в нас сыплются из-за стен тысячи пуль. Но недолго потешаются текинцы. Мы скоро выходим из-под огня и спокойно направляемся вдоль песков на старую баминскую дорогу.
