Мемуары "американского шпиона" - 80

* * *

В октябре 1954 г. Вилли Свечинского внезапно этапировали в Москву по вопросу пересмотра его дела после дополнительного трехмесячного дорасследования. Нам всем было жалко терять друга и товарища, но мы радовались за него. В сталинские времена пересмотр судебных решений проходил очень редко. Сейчас, в большинстве дел, которые пересматривались, обвинения снимались и осужденные выпускались на свободу.

Весной 1956 г. из Москвы на Колыму начали приезжать правительственные комиссии по реабилитации. Все заключенные по политическим статьям находившиеся в Аресе, Аркагале, Кадакчапс освобождались. Наступила и наша очередь. Заключенные в Д-2 стали нервничать. Ведь все знали, что прибывшая комиссия занимается пересмотром дел и отменяет ложные обвинения, что означает практическое претворение в жизнь кардинальных решений, касающихся свободы и будущего каждого политзаключенного в Д-2.

Сразу после приезда комиссия стала изучать буквально юры папок личных дел невинных жертв сталинского режима. На изучение каждой папки уделялось всего несколько минут, затем следовало немедленное решение и заключенный освобождался без каких либо задержек. Обвинения с большинства других заключенных также снимались, а другие освобождались по амнистии.

По завершению работы комиссии, лагерная администрация выдала всем освобожденным надлежащие справки и документы на возвращение, одновременно потребовав, чтобы все, кто освободился, немедленно покинули территорию лагеря. Но у бывших заключенных не было жилья и они были вынуждены находиться в лагере на правах свободных граждан. Кое-кто нашел работу в Мяундже, так как надо было иметь хотя бы немного денег на дорогу. Другие покинули лагерь немедленно, имея при себе крохотную сумму денег, выделенную администрацией.

Наступила очередь Фимы лично предстать перед членами комиссии. Фима увидел, что в ее составе находился новый начальник лагеря Д-2, полковник Полтинников, которого Фима запомнил со времени последней забастовки в лагере Кадакчана, где полковник был комендантом.

Полтинников был весьма благосклонен и уважал Фиму. Он был ему благодарен за усилия Фимы в убеждении членов стачечного комитета Кадакчана сократить объем требований и согласиться выйти на работу. Именно Фима составлял прошение Комитета и передал его администрации. Требования были, в конечном счете, приняты администрацией и, таким образом, Фима, можно сказать, спас полковника от многих неприятностей, в которые он бы иначе попал.

Поскольку большинство обвинений, выдвинутых против Фимы, было связано с сионизмом и его желанием выехать в Израиль, и основаны на его письме Илье Эренбургу, председатель комиссии по реабилитации сразу мог видеть, что признаки «преступления» отсутствовали и дело было просто сфабриковано.

После нескольких вопросов председатель внезапно задал вопрос Фиме:

- А как вы сегодня рассматриваете Государство Израиль?

Фима встал во весь свой полутораметровый рост, расставил ноги, поднял голову и ответил:

- Я всегда был, есть и буду истинным патриотом и пожизненным гражданином Государства Израиль.

Это был ответ, которого комиссия никак не ожидала услышать. Она была буквально потрясена словами Фимы. Произнести такие слова было немыслимо в 1956 г. Члены комиссии переглянулись друг с другом. Затем председатель, стремясь сохранить спокойствие, сказал Фиме:

- Убирайся отсюда... Иди к черту!

Фима покинул здание с твердым убеждением, что его не освободят. Он знал, что совершил ошибку, дав такой ответ, да еще приняв гордую позу. Полковник Полтинников сразу встретился с ним, затащил Фиму в коридор, схватил его за плечи и сказал:

- Ты сукин сын, идиот! Подумал ли ты о родителях, ожидающих тебя дома? Что ты хочешь доказать своим выступлением? Кто надумал тебе открыть рот с такой речью? Понимаешь ли ты, что накликал на себя? Идиот, тебя не освободят и не отправят домой!

Полковник, безусловно, желал помочь Фиме, который, поняв, что натворил нечто ужасное и непрощаемое против себя, родителей, полковника.

Вернувшись в помещение, где заседала комиссия, полковник стал настаивать на освобождении Фимы в знак его заслуг в решении забастовки в Кадакчанс. Внимательно разобравшись с рассказом и доводами полковника, комиссия все-таки решила освободить Фиму. Он не был реабилитирован, обвинение с него не было снято, но он был освобожден по общей амнистии. Вскоре он покинул Мяундже и отправился домой.

Обвинения были сняты с Михаила Ревзина и Виктора Красина. Они немедленно выехали в Москву. Дела Ивана Черепанова и Фуата Апакаева были также пересмотрены и оба получили свободу. Забара, после реабилитации, выехал в Киев. Что касается Авраама Кринского, то его обвинение не пересматривалось, однако, комиссия сочла нужным его освободить, так как по советскому законодательству он не совершил преступления и поводом для дальнейшего его содержания под стражей не было.

Кринский немедленно телеграфировал супруге, чтобы она выслала деньги. Он вылетел в Хабаровск, затем поездом в Самарканд (Узбекистан). Его жена ждала мужа восемь долгих лет.

Семен Бадаш, студент четвертого курса московского Медицинского института, работавший со мной на кирпичном заводе в Аресе, в ходе пересмотра дела был этапирован в марте 1953 г. в Москву. Его и несколько других заключенных увезли в Магадан, затем пароходом доставили в Порт Ванино, а оттуда и Москву.

Семен, как и я был осужден в сентябре 1949 г. Особым совещанием (ОСО) на десятилетний срок по статье 58-1-а за измену и шпионаж в силу его дружеских связей с военным атташе США, и мексиканскими военными, находившимися в столице. Он также обвинялся и по статье 58-10, часть 1 - антисоветская агитация. Его дело во многом было сходно с моим. Мы оба были евреями лишь с той разницей, что жили в разных странах. Мы оба отказались подписать приговоры московского ОСО, требуя личного присутствия на суде.

Семена, после ареста в Москве, увезли в Экибастуз (Казахстан). Лагерь входил в систему Степлаг. Семен там пробыл с 1949 по 1952 гг. После участия в первом восстании лагерей в 1952 г. его этапировали в Норильск (1952 - 1953 гг.), где он также принял участие в восстании. Затем, после восстания в Норильске, а там Семен был одним из его руководителей, его отправили на Колыму. Мы встретились в Магадане. Прибывшие, на первом этапе, были изолированы от остальных заключенных, а затем растворены среди тысяч людей в лагерях строгого режима на Колыме — в Берлаге. После Магадана наша встреча произошла опять, но на этот раз - в Аресе. Массовый перевод заключенных из Норильска, как считали в МГБ, был коллективным наказанием за бунт 1953 г. Но наказание превратилось в бумеранг, так как вскоре начались забастовки и восстания во многих колымских местах заключения, что также способствовало более скорому освобождению всех политзаключенных.

В конце 1956 г. завершились и мои годы пребывания заключенным в лагерях. Но, в отличие от моих друзей по лагерям, то было иное освобождение.