До конца работы над картиной оставалось буквально три недели, когда на киностудию вызвали «Скорую помощь». Всегда интеллигентный и сдержанный режиссёр Арманд от боли матерился как извозчик. Его на носилках пронесли через студийный коридор и погрузили в машину.
Директор картины был вне себя. Что это за фильм такой заколдованный, на котором уже второй режиссер сломался по здоровью! В принципе, можно было задействовать второго режиссера, тем более, что на картине их было целых три, не считая двух ассистентов. Но директор со сценаристом приняли решение взять дальнейшую судьбу картины в свои руки. Это был не только вопрос престижа для сценариста. Это был еще и вопрос денег. Постановочные. Немалая сумма, которую можно будет поделить. Режиссёр вряд ли оклемается до сдачи картины и получения гонорара. Надо всего лишь смонтировать ещё несколько сцен. Толком они не знали, сколько. Для этого требовалось вникнуть в режиссерское решение изобразительной ткани фильма. Решили, что будут консультироваться у всех, кого только смогут найти. Даже у монтажницы. И сценарист сел в опустевшее кресло режиссера у монтажного стола. Не пропадать же остатку смены!
Информация от врачей была не утешительной. Режиссер мог уйти из жизни в любую минуту. Когда его перевели из реанимации в палату, в тот же день в больницу приехали директор фильма и сценарист. Сначала директор умолил отца разрешить сценаристу завершить монтаж оставшихся эпизодов по его режиссерским указаниям, разумеется, Потому что иначе придется останавливать картину, это – нарушение сроков, это –лишение премий для всего коллектива. Отец согласился. Сценарист сидел возле его постели, а отец раздумывал, как лучше построить эпизод в монтаже, мысленно склеивал крупные, средние и общие планы, определял длительность каждого из них. Сидевшая рядом мама, поняв, что сценаристу не вполне понятно, что больной ему толкует, попросила директора прийти с режиссером монтажа. Директор этой просьбы выполнить не смог, поскольку на этом пункте сметы он как раз сэкономил. И стал ходить сам. Сидел молча, иногда переспрашивал какие-то мелочи, и в целом было ясно, что в монтаже он ровным счетом ничего не смыслит. Да ему это по штату и не было положено.
Отец консультировал, сценарист и директор кивали. Врачи не разрешали им совещаться больше получаса. Вскоре визиты в больницу прекратились. Сценарист уехал в Москву, передав в больницу пять розовых гвоздик. Папу выписали, потому что в здании начинался ремонт. Мы прожили на даче еще один счастливый месяц, во время которого я почти не отходила от своего больного отца. Он был очень слаб, так слаб, что не мог самостоятельно ходить. Он говорил со мной очень откровенно о своей личной жизни, словно исповедовался. О тех женщинах, которые навсегда оставили след в его душе. Я никому никогда не рассказывала и не расскажу, что услышала. Папа предупредил меня, чтобы я готовилась к его уходу из жизни. Дочка, ты должна понимать, что меня скоро не станет. Я прожил большую жизнь, в которой было всё, что могло быть в жизни мужчины. Две войны, любовь, дети, дело, которому я служил, мои убеждения, которые остались неизменными. Отец был уверен, что в любом случае социализм морально выше капитализма, и что не надо гнаться за материальным достатком в ущерб совести.
Стояла прекрасная июльская погода, и все свои дни мы проводили в саду. Отец в кресле, я на какой-то табуретке рядом, маленький столик для стакана с водой и книги -тома Анатоля Франса. Собаки у ног папы. Отец с детства любил живность. Всякую. У нас в доме жили собаки, кошки, волнистые попугаи, черепахи. Мама шутила: хорошо, что еще верблюда не завели. Когда десятилетия спустя я прочла книгу Дж. Даррела «Моя семья и другие звери», то сразу узнала в главном герое своего отца. Однажды он принес двух больших рыб, одной из которых был линь, а название второй выпало из моей памяти, и всю зиму эти рыбы прожили в нашей ванной. Только высоким авторитетом отца у нашей семьи и соседей можно объяснить тот факт, что все покорно ходили мыться в бани Крюгера по соседству, пока весной мы торжественно не выпустили этих рыб в Даугаву.
В начале августа папу снова положили в больницу. На даче поселилась молодежь – мои двоюродные братья и сёстры. 15 августа, накануне папиной смерти, весь вечер выла наша немецкая овчарка Пэр. Мы испуганно переглядывались, бабушка тихо говорила: – Не к добру это. Меня охватила жуткая тоска. Утром она развеялась, и мы всей гурьбой поехали навещать папу. Мама ночевала в городе, чтобы пойти в больницу с самого утра. Когда мы приехали, она уже оттуда ушла. И не застала последних минут жизни отца.
Свободное копирование
