Короткое счастье - 1

Короткое счастье
 

 В то весеннее воскресенье я проснулась от звуков музыки. Отец играл на рояле. Меня охватила радость. Папа дома! Теперь он никуда не будет уезжать! С этим ощущением я вошла в нашу просторную тридцатиметровую комнату, служившую родителям спальней, а нам столовой и гостиной. На середине стоял массивный дубовый круглый стол, за которым легко помещались 10 человек. Если же стол раздвигали, то количество гостей можно было удвоить. В углу комнаты поместилась широкая тахта, которую мы называли «прародительница». Она была замечательна тем, что нам с младшим из братьев разрешалось забираться туда к родителям в те дни, когда они не спешили на работу, а мы в школу. Самые веселые и самые серьезные разговоры с родителями часто происходили на этой самой «тахте–прародительнице», которую родители иногда именовали «конференц-залом». Лёжа на спине, можно было любоваться лепниной на потолке. В нашей комнате, где я жила с бабушкой, такой роскоши не было. Одну из стен гостиной занимал старинный массивный дубовый буфет, в котором только один отсек был набит посудой, а остальные принадлежали книгам. Другая стена представляла из себя книжный самодельный стеллаж, который смастерили братья. Отдельную полку занимали киносценарии, переплетенные в твердые обложки. Еще одна полка была занята папиными книгами о шахматах. Вплотную к стеллажу стоял папин шахматный столик с ящиками с обеих сторон, куда складывались шахматные фигуры — в один белые, в другой чёрные. Столешница была инкрустирована деревом разных пород. На шахматный столик категорически запрещалось ставить что бы то ни было. Свободные дни папа подолгу проводил за разбором шахматных партий великих шахматистов. В это время ему нельзя было мешать, и поэтому я ненавидела шахматы всей душой. Временами к отцу заходил Михаил Таль. Их познакомил наш сосед Михель Говша, скромный преподаватель Политехнического института, который был дружен с Талем ещё со времени их учебы в одном классе 22-й рижской средней школы. Папа и Таль иногда проводили за шахматным столиком по несколько часов. Когда мне было лет десять, Таль спросил: «Рене умеет играть в шахматы?». – Не люблю шахматы, – решительно заявила я чемпиону мира. На самом деле, я ревновала отца к этой игре. Он мог часами разбирать шахматные партии, а ты сиди и жди, когда он обратит на тебя внимание. Через год Таль подарил мне книжку «Матч Ботвинник–Таль» с дарственной надписью: «Рене, которая не любит шахматы, от человека, который не мыслит без них жизни.»
 
 Когда я в то утро, после которого наша жизнь уже никогда не была счастливой, вошла в нашу большую комнату, мама стелила на стол льняную жёлтую скатерть, сотканную в латышском народном стиле. Эту скатерть однажды на Новый год принесла в подарок актриса Вия Артмане. Намечавшийся завтрак явно обещал быть праздничным, поскольку мама положила под столовые приборы массивные серебряные подставки и выставила на стол наш новый сервиз кремового цвета, разрисованный яркими оранжевыми настурциями. Это был подарок от папиного ученика Алоиза Бренча, не раз работавшего у отца ассистентом. Тогда он ещё только готовился получить разрешение на постановку своего первого художественного фильма. Потом за свою жизнь в кино Алик, как он просил нас его называть, снял десятки картин — и военно–исторические и детективные, которые до сих пор иногда показывают на некоторых каналах России. Широкую известность Алоиз Бренч получил как автор сериала «Долгая дорога в дюнах». Но до этого еще было очень далеко. Алоиз был нашим соседом, он жил в трёх минутах ходьбы. Оказалось, что сегодня мы ожидаем его к завтраку. И чтобы ему было приятно, мама специально поставила на стол подаренный им сервиз. Гость вошёл с букетом маленьких разноцветных гиацинтов, галантно поцеловал руку маме, поклонился отцу и приветливо улыбнулся мне. Они с отцом тут же отошли к роялю. Через раскрытую в соседнюю комнату двустворчатую дверь я видела, что Алоиз принес с собой какие-то бумаги. Мама тем временем поставила на стол тонкостенные стеклянные стаканы, принесла глубокую тарелку с дюжиной сваренных в мешочек яиц, серебряную маслёнку с небольшим куском свежего, со слезинкой сливочного масла, вынула из старинного буфета продолговатую фарфоровую хлебницу с нарезанным хлебом, соль, перец и горчицу.
 На её приглашение сесть за стол из соседней комнаты явились папа с гостем и обе наши собаки — немецкая овчарка Пэр и английский пойнтер Мада( сокращенное имя от Мадары –главной героини папиного фильма «Весенние заморозки». ) Мама раздала большие полотняные салфетки, которые мы, весело посмеиваясь, заправили за ворот как слюнявчики. Сегодня эта привычка совершенно исчезла в России.. Недавно, работая с журналистом и издателем из Франции Пьером Кристианом Броше, который вел у нас программу о российских регионах, я услышала от него это замечание
– Почему в России не принято предохранять свою одежду? У нас во Франции, даже в самом изысканном обществе никто не стесняется заправить за воротник большую салфетку.
 Увидев, что гость с удивлением наблюдает за нашими действиями по приготовлению яичницы по–английски, папа улыбнулся.
 –Алик, я научу вас готовить это замечательное английское традиционное блюдо. Моя мама переняла этот рецепт от своей матери–англичанки, то есть, моей бабушки, а бабушка — от прабабушки. Обычно яичницу по-английски не едят при гостях, но вы-то свой человек. Смотрите и учитесь! Прекрасный завтрак на скорую руку!
 Алик вслед за папой размешал в тонкостенном стеклянном стакане два яйца в мешочек, мелко накрошенный черный и белый хлеб, посолил, поперчил, положил сверху маленький кусочек сливочного масла и добавил горчицы на кончике ножа. Гость, попробовав эту тюрю из яиц, восхитился:
 – Надо же, какое вкусное и сытное блюдо! И какое простое! И в то же время оригинальное! 
 И добавил:
– Мы, латыши, в детстве такой роскоши не знали. Бекон с яичницей — это трапеза богатых. А для бедняков путра (каша), серый горох да селёдка.
 – Алик, вы из какой семьи вышли? Кто были ваши родители?
 Вообще-то латыши — народ замкнутый, не любят личных вопросов. Но в голосе отца звучал такой неподдельный интерес к личности гостя, что он охотно ответил.
– Я родился в Риге, в бедной семье. Когда началась война, мне было двенадцать лет. И нас с сестрой отдали в батраки. А что такое жизнь батрака, тем более, ребенка, — это вы, Павел Николаевич, очень правдиво показали в своем шедевре. Детям поручали тяжелую грязную работу, хозяева нас постоянно шпыняли, кормили плохо, норовили подсунуть селедку с ржавчиной. Кстати, мы с Вией Артмане очень хорошо понимаем друг друга, потому что она ведь в детстве тоже батрачила. Пасла гусей.
– Никогда не скажешь, – изумилась мама. – У Вии такая аристократичная внешность. Она говорила про свою немецкую кровь, и мы подумали, что она из семьи баронов, просто боится это афишировать.
– Нет, у Вии было тяжёлое детство. Как у Майи из вашего фильма «Весенние заморозки». Мы с сестрой, когда его смотрели — плакали оба. Вспомнили прошлое. Это самая главная для латышей картина. Скажите, а это правда, что Лейманис, который в титрах числится вашим сорежиссером, срежиссировал в картине только один эпизод? Мне об этом рассказывал Роландс. Калныньш. Который был на этом фильме вторым режиссёром.
– Правда. Это сцена смерти маленького Матиса, сына героини. А ведь эту роль в фильме играл его сынишка Гунар. Роль была очень трудная, я просто поразился, когда Лейманис привел на кинопробы своего ребёнка. Там ведь по роли мальчик и в воду срывается, и тонет, и в пургу чуть с обрыва не падает, и в конце концов умирает. Многие родители не отпустили бы своего ребенка сниматься в такой роли из простого суеверия. Но Лейманис — потомственный актёр и настоящий художник. Он ведь с нуля обучался режиссуре прямо на съёмочной площадке. Ещё на фильме «Возвращение с победой».
 – А я пришел к вам ассистентом на фильм «За лебединой стаей облаков». Это была такая школа! Я столько узнал от вас, что потом на Высших режиссёрских курсах уже очень многие тайны профессии понимал лучше других
 – Алик, –отец перевел разговор на гостя, – так что за сценарий вы мне принесли?
 – Это не сценарий, я просто сделал расширенную заявку. Мечтаю поставить художественный фильм. по роману нашего латышского писателя Зигмунда Скуиня – «Внуки Колумба». У читателей он имел успех. Из современной жизни. Если найдете время — может, обсудите со мной этот вопрос?
 – Найду, Алик. Обязательно прочитаю, и мы поговорим. Но только не сегодня. Обещал день посвятить дочери.
 Я обрадовалась. Папа посвятит мне весь день! Такого вообще еще никогда не бывало.
 Мама внесла на большом блюде гору сибирских пирожков со смешным названием шанежки. Что-то вроде круглых ватрушек с разнообразной начинкой. Их умела готовить бабушка, выросшая в сибирской ссылке, куда из Варшавы отправили её семью. Гость, похвалив бабушкины пирожки, откланялся, а мы не торопились закончить завтрак. Папа так часто отсутствовал, что каждое его появление дома было для нас настоящим праздником. Хотелось продлить эти редкие минуты семейной идиллии.
 
 Наша неспешная трапеза сопровождалась доносившейся сверху музыкой –гаммами, упражнениями, этюдами, вокализами. В квартире наверху, как всегда в это время, шли занятия. Там жила династия музыкантов по фамилии Стаде. Глава семьи, Ян Стаде, высокий стройный латыш артистического вида был дирижёром симфонического оркестра Латвийской филармонии. Его сын Гунар служил пианистом в оркестре театра оперы и балета. Жена Гунара красивая узбечка Серафима была солисткой оперы. Её комната располагалась как раз над моей, и я привыкла, что по утрам изо дня в день надо мной Сима выводит свои рулады, занимаясь сольфеджио. Папа очень уважал соседей сверху. Он признался мне, что мечтал стать дирижёром, и если бы не революция и война, то непременно бы поступил в консерваторию. Папа тренировал себя, изучая партитуры к своим фильмам.