Совет Марка Бернеса

 Совет Марка Бернеса.

 Как сейчас помню жаркий август 1966 года в Риге. Я стою на ступенях самой лучшей в городе гостиницы и жду, когда подъедет автобус с всенародно известными артистами. Вечером они выступят в большом концерте. Наконец, новенький «Икарус» останавливается у входа, и прямо на меня идут кумиры — улыбающийся Юрий Гуляев вслед за высокой, почти с него ростом эффектной Эдитой Пьехой. Плывет яркая брюнетка Майя Кристалинская, и за ней — тот, кого я высматриваю в этой звездной толпе. Невысокий, с осветлёнными перекисью волосами, выкрашенными для роли, с замкнутым лицом человека, погруженного в себя. Я окликаю его — он нехотя вскидывает веки и вопросительно смотрит на меня. Не узнаёт. Но по его лицу я вижу, что он понял — мы где-то виделись раньше. Эта мысль заставляет его остановиться. Губы трогает чуть извиняющаяся улыбка — ну никак не может припомнить, кто я такая. 16-летняя барышня, еще голенастый подросток, с робким печальным взглядом. Я тихо говорю ему: – Марк Наумыч, я дочь Павла Николаевича Арманда. Вы у папы снимались в «Чертовой дюжине». И там мы с вами в одном эпизоде... ну я там проходила мимо вас по вагону в массовке...
 Бернес тихо смеется. Теперь его взгляд полон доброжелательного интереса, он берет меня за локоть и отводит в сторонку, чтобы нам не стоять на проходе. Я вижу, как на нас с улыбкой оглядываются известные всей стране куплетисты. Наверное, думают, что я юная поклонница, которых у моего спутника не счесть. Хочу получить автограф. На самом деле, я даже не знаю, зачем я здесь. Краснею и молчу, теребя косу.
 Бернес смотрит на меня с ожиданием. В его глазах читается вопрос: –
 С чем пришла?
 Он раньше видел меня несколько раз. Про себя я могу сказать, что родилась на съёмочной площадке. С трёх лет сначала под присмотром бабушки, а потом и без неё сопровождала кочующих по киноэкспедициям родителей.
– Ну, расскажи, как дела, – спрашивает Бернес. – Как вы там без отца? Как мама?
 Помимо моей воли слезы катятся из глаз и текут по шее за вырез летнего сарафана. Мысленно я ругаю себя, что пришла к нему. Чем он может мне помочь? Отца не вернешь. А мама — страшно даже подумать об этом, мама в больнице после разбойного нападения. Наверное, отбивалась от грабителей, звала на помощь — и получила удар кастетом по голове. Сумку они забрали, и мы с бабушкой до самой ночи не понимали, почему мама не вернулась домой с работы. А потом она пришла в сознание и попросила, чтобы нам позвонили.
 Марк Наумыч трактует моё молчание неправильно. Он думает, что мама после смерти отца нашла другого. И мягко говорит мне: – Деточка, не вини маму. Она на сколько лет моложе Павла Николаевича? На двадцать? Так дай ей нормально прожить свою жизнь. Оля делала для него всё, что могла. И не плачь, а радуйся за неё. И вот что — вечером приходите на мой концерт. Обязательно. На вахте будет контрамарка.
 Он уже почти прощается, когда я выдавливаю из себя слова, которые с самого начала собиралась ему сказать.
 – Марк Наумыч, после смерти папу все забыли. Никто и не вспоминает. Это несправедливо! Ведь на Рижской киностудии он поставил фильмы, которые считаются классикой латвийского кино!
 Бернес отвечает, не задумываясь:
 – Всех забудут рано или поздно. Но пока люди смотрят его фильмы, пока звучат его песни — он с нами. Со всеми нами. Со зрителями. Напиши об отце книгу. Поговори с Шостаковичем, с Юткевичем, с Александровым, Любовью Орловой. С Татьяной Пельтцер. С Сергеем Филипповым. Мои воспоминания запиши. Вот и будет память о Павле Арманде.
 Я ошарашена. Мне ведь только 16 лет! Но всплывают в памяти слова отца, которые он постоянно повторял: очень надеюсь, что ты будешь писателем.
 Разговор о моей будущей профессии у нас с папой впервые состоялся после того, как мы навестили Константина Георгиевича Паустовского в писательском Доме творчества в Дубулты. Была снежная зима ( а в Латвии далеко не все зимы выдаются со снегом), в холле основного здания топился камин. Сначала папа и Константин Георгиевич расположились возле камелька, но потом мы пошли в гости к Паустовскому в другой дом — деревянный, выкрашенный в скучную коричневую краску. Мы зашли в комнату, где на письменном столе лежала стопка бумаги. Константин Георгиевич читал папе какой-то отрывок. Смысла я не понимала Мне было холодно, и я мечтала поскорее оказаться у нас в Лиелупе на государственной даче, где тоже топился камин, и где бабушка уже напекла гору оладий к ужину. Много лет спустя, уже прочитав сочинения Паустовского от корки до корки, я поняла, что этот великий писатель читал папе отрывок из «Золотой розы», над которой в это время работал.
 Когда мы возвращались домой, папа сказал:
– Твоё будущее – писательский труд. Готовь себя к нему уже сейчас. Я куплю тебе специальную тетрадь, и ты каждый день пиши в неё хотя бы несколько строк. Обо всех событиях пиши стихи. Поздравляй всех подружек стихами.
 Папа сдержал слово. Подарил мне толстую тетрадь в солидной кожаной обложке. Туда я записала первые свои строчки. Поздравление моей подружке с соседней улицы Галке Дубининой. И еще много намарала всяких рифмованных строчек, пока папа однажды не сказал:
 – Поздравляю, дочка. Ты написала стихи.
 Это было после моей первой и единственной смены в пионерском лагере. Поначалу я была в таком шоке от жизни в коллективе, что потеряла сон. По ночам мальчишки влезали в окна нашего домика, девчонки с ними шушукались, хихикали. Я пряталась с головой под одеяло, но с меня его сдергивали. Рассказывали всякие страшилки, пугали друг друга какими-то вампирами. Пионервожатые были строгими и недоброжелательными. В походе меня дважды кусали осы. Но деваться было некуда, родители уехали в очередную кино-экспедицию, а бабушка – в гости к своей слепой дочери Гале, живущей с семьей в казахском городе Семипалатинске. Всё в моей жизни переменилось, когда мы впервые оказались в клубе, где стояло пианино. Я села играть модные в то время песенки, и пионеры тут же принялись танцевать. Было очень весело, но в разгар танцев пришла злющая старшая пионервожатая и прекратила это безобразие. Нам надлежало петь исключительно советские песни, подходящие по возрасту, а не какие-то там «Мамбо италиано». Потом мы много раз тайком повторяли свои незаконные танцульки, и я благодаря своему музыкальному навыку стала очень популярной личностью в старших отрядах. В подаренном папой альбоме сохранилась трогательная запись. Мы с товарищами договорились встретиться ровно через пять лет, после окончания школы в Ленинграде на Невском возле памятника Екатерине Великой с придворными. Я пришла на эту встречу, но там никого не было. На память о том лете в тетради осталось то самое стихотворение, которое похвалил папа. Я написала его зимой, получив к Новому году пачку писем из разных городов от новых знакомых. 
 Сосны, озеро, линейка,
 Лагерь милый мой
 Жёлтый, словно канарейка,
 Домик под горой.
 Каждый вечер, словно сказку
 Вспоминаю я
 Тёмно–синюю окраску фонаря
 Старый «Беккер» в нашем клубе
 У окна
 А теперь там в белой шубе
 Тишина.
 Следующим летом, навещая близкого друга отца, писателя Игоря Всеволожского на его даче в пограничном эстонском местечке Кясму, куда нам выписали пропуск, я ещё раз услышала напутствие отца — будешь писателем.
 – Игорь, ты понимаешь, у неё есть данные, – сказал папа старому другу. – Почитай, что она написала. Есть наблюдательность, есть фантазия.
 Игорь Евгеньевич, массивный, с трубкой во рту, сидя в своем кабинете с видом на Балтийское море огромные прибрежные валуны и качающиеся в волнах рыбацкие сейнеры, пропыхтел:
 – Дружище, чтобы стать писателем, этой девчонке сначала нужно целую жизнь прожить. И заниматься каким-то делом, прежде чем её начнут публиковать. Почему бы и не в актрисы пойти, это семейное дело. А можно в журналистику. Отличная школа для будущей писательницы.
 Всё получилось, как говорил Игорь Евгеньевич. Я прожила целую жизнь в журналистике, работая то в газетах, то в журналах, то на радио, то на телевидении. Журналистика с её напряженным ритмом не давала мне возможности осмыслить и передать в словах образ отца. Когда появилось свободное время, я начала собирать материал. Входила в тему, а тема входила в меня, не давала думать ни о чём другом. 
 Я робела звонить великим из того списка, который мне продиктовал Бернес. И вдруг однажды, перед самым Новым годом носом к носу столкнулась на остановке маршрутки у поликлиники Литфонда с Татьяной Пельтцер. Я радостно улыбнулась и поздоровалась. Актриса окинула меня недоброжелательным взглядом и отвернулась.
 – Татьяна Ивановна, выслушайте меня…
 – Отстаньте, не хочу ни с кем разговаривать.
 И тогда я заорала ей в спину :
 – Арманд Павел Николаевич! Фильм «Чёртова дюжина»! Рижская киностудия!
 Актриса повернулась ко мне. Теперь её лицо излучало интерес и доброжелательность.
 – Это мой отец, – торопливо продолжила я, – и я хочу написать нём книгу. Вы можете рассказать мне о нём?
 – Могу. Ваш отец был редким в своей профессии мастером и одновременно интеллигентом. Совмещать эти два качества очень трудно. Невозможно оставаться интеллигентным человеком, когда, к примеру, актёр срывает съёмку, ударившись в загул. А ему удавалось. Потому и инфаркт. Я помню свою роль жены снабженца, которого играл Бернес. Удивительное дело, режиссеру удалось так поставить фильм, что эпизодически герой воспринимался как главный Получила большое наслаждение от общения с таким талантливым и образованным режиссёром, каким был Арманд.. А какой там был актёрский ансамбль! Жаль, фильм сняли с проката из–за этого сценариста, который учинил скандал перед свое эмиграцией в Израиль. Да и сценарий-то был хлипкий, это режиссёр–постановщик его вытянул. Ты приходи ко мне в театр, деточка, еще поговорим, – и она заторопилась занять место в подошедшей маршрутке. А я постеснялась ехать с ней вместе и пошла к метро.
 Буквально через месяц после это встречи, навещая в Доме ветеранов кино одного великого фотографа, я увидела там Сергея Иосифовича Юткевича. Он шел под руку с женой в сторону столовой, еле переставляя ноги и глядя в пол. Конечно, было бы неуместным тревожить этого старого человека своими вопросами.
 Дмитрий Дмитриевич Шостакович в то время уже ушел из жизни.
 Не было на свете и великой артистки Любови Орловой.
 Александрову я дозвонилась, но он чувствовал себя нездоровым и я почувствовала в его голосе нежелание продолжать разговор.
 Я опоздала со своими интервью лет на десять.
 Писать книгу об отце я начала только спустя пятьдесят лет после памятной встречи с Марком Бернесом в Риге.
 В тот памятный для меня день мы с бабушкой пришли на концерт в Дом Офицеров. Пожилой вежливый капельдинер проводил нас на места для почётных гостей во втором ряду. Когда Бернес появился на сцене, его встретил гром аплодисментов. Он нашёл меня глазами и ободряюще улыбнулся.
 А дальше — кумир начинает говорить, как мне кажется, для меня, хотя его, затаив дыхание, слушает битком набитый зал Дома Офицеров. Он рассказывает, что в замечательном городе Риге на киностудии работал его близкий друг, и не просто друг, а его крестный отец как киноактёра и эстрадного певца. Потому что первую песню, которая принесла ему всенародную известность, написал специально для него, начинающего актера, именно этот человек. Кинорежиссер Павел Николаевич Арманд. Светлая ему память. И Бернес поет «Тучи над городом встали». Овация.
 И я вдруг отчетливо понимаю, что я поступила правильно, когда пришла к Марку Наумычу. Я хотела, чтобы прозвучало имя отца. Жизнь неслась вперед, оставляя позади достижения людей, стирая память о них. Я не раз слышала, что ту же песню «Тучи над городом встали» молва приписывала Никите Богословскому или самому Бернесу или даже Шостаковичу. Многие считали её народной. Это, возможно, было лестно, но не соответствовало действительности.
 После короткого некролога в местной вечерней газете «Ригас Балсс» никто ни в одной публикации о киностудии ни разу не вспомнил имени кинорежиссёра Павла Арманда. И я надеялась, что выступление Бернеса снимет эту пелену забвения с отцовского имени. Но ничего не изменилось. Концерт закончился, Бернес уехал. В 1969 году пришло известие о его смерти. Народный артист умер в тот же самый день, 16 августа, что и мой отец за пять лет до этого. Такое мистическое совпадение. И вдова Бернеса красавица Лиля точно так же, как и я после смерти своего отца, на протяжении нескольких лет страдала из–за того, что если кумира и вспоминают, то искажают его образ. Только спустя семь лет в 1976 году в свет вышла маленькая книжечка в издательстве «Искусство», в которой киновед Л.А. Рыбак серьезно разбирал творчество Марка Бернеса на разных этапах его биографии. Именно в этой работе впервые появился абзац и о моём отце. «Павел Арманд, талантливый и скромный человек с чувством меры и стиля сочинил для Бернеса песню. Песня в жанре городского романса с безупречной чуткостью стилизована в духе фабричного уличного фольклора. Слились в ней судьба нового героя (Кости Жигулева в фильме «Человек с ружьем» – прим.автора) и судьба молодого артиста».
(1.Рыбак Л.А. Марк Бернес. М. «Искусство», 1976. – с. 22.)
 Так через двенадцать лет после смерти отца моё незрелое подростковое желание не отдать его имя забвению начало воплощаться. За прошедшие полвека со дня его смерти отца периодически вспоминали в связи с Бернесом и песней «Тучи над городом встали». То маленькую заметку, даже скорее, врезку на последней странице обложки в «Советском экране» опубликовали. То в своей «Кинопанораме» Эльдар Рязанов затронул этот сюжет. То на телевидении, снимая фильм о Бернесе, авторы попросили меня рассказать о дружбе их героя с отцом. То тут, то там, звучала песня. Кроме Марка Бернеса её исполнял на своих концертах и записывал на пластинки популярный певец Вадим Козин, включили в свой репертуар сразу несколько питерских музыкантов – Чиж из Митьков, Борис Гребенщиков и Александр Розенбаум. Что касается творчества отца в кино, то, помимо довольно неточной информации в разных справочниках, есть три серьезные публикации. Глава в книге киноведа И. Сосновского, посвященной киноискусству Советской Латвии (1976 г.), статьи латвийского кинокритика Сильвии Лице и кинорежиссёра, актёра, художника, академика Яниса Стрейча в солидном издании Академии наук Латвийской республики. Мэтр написал её не случайно.