В конце учебного года был школьный вечер. Я ну просто не могла надеть свои туфли без каблуков и, с разрешения Марии Федоровны, надела мамины туфли (я не видела, чтобы мама ими пользовалась), черные, с перетяжкой, застегивавшиеся на пуговицу, на довольно большом каблуке, более высоком, чем у полуботинок, о которых я мечтала и которые Мария Федоровна мне не купила. Туфли были велики, но я была довольна, а ноги, напряженные в икрах, чувствовали каблуки. Все девочки надевали шелковые чулки, и на мне они тоже были, серые и очень блестящие, это был дешевый блеск, потому что мне опять пришлось примириться с тем, что дешевле и хуже. Когда я вернулась с вечера, чулки поползли во многих местах, я не знала еще, как нужно быть осторожной с шелковыми чулками, а дешевые рвались быстрее дорогих. Так я их больше и не надела.
В школе у лестницы внизу стоял Артем Иваныч и здоровался с входившими. Он сказал: «А, Женя, наверно, мамины туфли надела?» Были танцы, и я тоже танцевала с девочками, которые умели «водить». Некоторые мальчики тоже танцевали с девочками или пробовали танцевать друг с другом, боясь приглашать девочек. Артем Иваныч, в хорошем, отглаженном костюме, не в том, в каком он бывал обычно, тоже танцевал, и пригласил он танцевать не меня, отличницу (я считала, что учителя должны именно таким образом проявлять свой вкус), а приятную девочку из параллельного класса, отнюдь не отличницу. Вдруг Лева Харламов встал со скамейки, на которой сидел вместе с другими, насмешничавшими надо всеми мальчиками, и пригласил меня.
У Левы Харламова были светлые, серо-желтоватые глаза, казавшиеся узкими зрачки выделялись черным на этом фоне, как у кота или козы. Глаза не косили, но казались косыми, потому что были немного косо поставлены. Я теперь понимаю, что Левин взгляд был взглядом здорового подростка, заряженного соответствовавшей его возрасту чувственностью, и ни на кого в особенности не был направлен, но тогда от него мне становилось слегка не по себе. Так этот Лева Харламов размашистым жестом пригласил меня танцевать. Я поняла, как и все, что это проявление бесшабашности и для меня нисколько не лестно, и все же мне было отчасти приятно, хотя с танцем у нас ничего не получилось, скорее всего, он не умел двигать ногами в такт, а я не понимала, что нужно подчиняться партнеру, не слушая музыку.
Весной мы с Таней ходили по улицам, я для прогулки, а у Тани была цель: купить чулки «в резиночку», но обязательно бежевые. Проходя по проезду Художественного театра, мы посмотрелись в зеркало — там располагалась парикмахерская и по обе стороны двери было по зеркалу. Лицо Тани выразило удовольствие, а я заметила большую разницу между нами, которую раньше не замечала: у Тани была маленькая голова на длинной, мягко поворачивавшейся шее, и как-то это было складно, а у меня голова была больше и нехорошо посажена на короткой шее и форма головы была тоже нехороша.
Елизавета Федоровна (сестра Марии Федоровны) и ее муж жили на первом этаже старинного особнячка в одном из арбатских переулков. Ночью, когда Елизавета Федоровна спала, крыса укусила ее в щеку, и Елизавете Федоровне пришлось делать уколы от бешенства. У нас тоже появилась крыса. Она прибегала в комнату из коридора, пролезая под дверью. Поставили капкан, и она в него попала ночью. Крыса умерла не сразу и возилась со страшным шумом. Мы с Марией Федоровной не могли спать. Мария Федоровна боялась посмотреть и не зажигала свет. Я (как и Мария Федоровна) знала, что крысе больно, очень больно, что нужно ее прикончить, но боялась — боялась ее увидеть, наполовину перерубленную, окровавленную, и боялась крысу. В темноте по силе шума, ею производимого, она представлялась мне размером с кошку. Утром кого-то позвали, и капкан с крысой унесли. Миронов приколотил деревянную рейку внизу двери, и щель между дверью и полом стала совсем узкая.
Это было весной 41-го года. Я не знала, что больше не увижу своих учителей. Историк Василий Кириллович Колпаков и немец Отто Яковлевич Родэ погибли на фронте (Отто Яковлевич в ополчении, очевидно, по возрасту он не мог быть мобилизован в армию). Евгения Васильевна, ботаник и зоолог, умерла в Москве от недоедания, я об этом писала раньше. У Артема Иваныча было такое больное сердце, что его не взяли в армию, но вскоре после войны он умер.
Эти учителя и учительницы 100-й школы хорошо учили.
Свободное копирование
