В 7-м классе я совсем не занималась дома немецким языком, а в 8-м Мария Федоровна, изыскав ресурсы, пригласила учителя. У него было русское имя, но он был, по-видимому, немец, хотя и не походил на немца в моем тогдашнем представлении, будучи довольно курносым и с темными волосами. Он был очень корректный, в очень приличном костюме, но Мария Федоровна почему-то прозвала его Михрюткой. Он как-то пропустил несколько уроков (был болен) и потребовал деньги за пропущенные уроки, в чем Мария Федоровна ему, естественно, отказала. Он, наверно, был, несмотря на приличный костюм, в стесненном положении, может быть, у него не было работы, я не знаю. Он обращался ко мне на «вы», что для меня было еще странно. Я не испытывала перед ним того страха, который мне внушали красивые люди, и хотелось, чтобы он был в меня влюблен. Я не понимала, что из его обращения со мной можно сделать противоположный вывод: ему скучно со мной. Он дал мне книгу для домашнего чтения, а я из лени все откладывала и откладывала и прочитать ее не успела, он пожаловался Марии Федоровне, Мария Федоровна рассердилась: «Я для тебя работаю…» — и была права. Мне кажется, что «Михрютка» перестал к нам ходить раньше конца учебного года.
В 8-м классе ученики стали интересоваться ученьем. Перед уроком физики мне приходилось объяснять одноклассникам то, что я сама поняла, и кто-то из девочек сказал: «Мама класса». Это разрушало мое представление о себе и было в высшей степени неприятно. Бывало так, что, объясняя то, что мне было не очень ясно, я это вдруг понимала. В другой раз я настолько что-то не понимала, что объяснять взялась Инна Рознер. Она, как и многие в нашем классе, очень хорошо училась, стать же отличниками всем им мешали только орфографические ошибки, отчего у них у всех было «хорошо» за письменные работы по литературе. Мне нравилось смотреть на Инну, но я не считала ее красивой, опять же из-за несоответствия моему эталону. Однако в нее влюбился Фришка (Фридрих — в честь Энгельса) Астраханцев, мальчик со способностями художника, плохо учившийся по другим предметам, которого мне дали «подтягивать» по физике. Мы с ним не говорили об Инне, хотя я с ним чувствовала себя менее принужденно, чем с другими мальчиками, но сошлись в мнении о красоте Ани Шейниной (она была отчасти похожа на женщину с картины «Сказка»), хотя я теперь думаю, что ее тонкая красота должна была меньше привлекать мальчиков, чем более заметная сразу красота других девочек. К тому же Аня сильно заикалась, что, на мой взгляд, сильно вредило ей. На уроках физики в физическом кабинете Фришка сидел впереди меня. Он нарисовал голову обезьяны, не знаю, была ли она похожа на меня, но он сказал, что это я. Он этим хотел, наверно, высмеять меня, и я заметила его удивление, когда я попросила себе эту картинку. Мне-то нужны были элементы для будущего, но, боже, как бедна была моя реальная жизнь, если даже такой «знак внимания» был мною замечен.
Женя Макарова сидела на уроках за столом позади меня, и мы успевали поговорить. Она тоже очень хорошо училась и утверждала, что каждый день учит все уроки, а я говорила (и не врала), что устные уроки учу только тогда, когда предполагаю, что меня спросят.
Я этим похвалялась немного. Я была ленива, письменные задания делала всегда, чтобы ко мне нельзя было придраться, а с устными поступала в соответствии с обстоятельствами. Совсем невыносимо было учить уроки по экономической географии. Цифры и названия не запоминались сразу, а заучивать их было скучно, и я этого не делала. Географию преподавал сам директор Иван Фомич. Он приказывал закрывать учебники во время урока, и ослушаться было нельзя, но я жульничала: на раскрытый учебник клала развернутую географическую карту, а у нее на сгибе была узкая и длинная дырка, я передвигала карту и поспешно читала урок. Хотя боялась Ивана Фомича.
У Сережи Кормилицына были серые, не озорные, но с лукавством, маленькие глазки и красноватое лицо. Самый маленький из мальчиков, ростом не больше меня, плотный, с большой, тоже плотной головой, он был простоват. Между нами была дистанция от очень посредственного ученика до круглой отличницы. Были ли в нем отпадение от нашей школьной групповой спеси, естественность простоты, еще что-то? О влюбленности тут и речи быть не могло, но почему-то я вспоминаю о нем с особым удовольствием и беспокоюсь, узнаю ли его, если встречу. Думаю, что узнаю по маленьким серым глазам.
Учебников по истории не было и в 8-м классе, а учитель был новый (Василий Кириллыч, как и Артем Иваныч, не преподавал в 8–10-х классах). Павел Артурович вошел в класс, посмеиваясь, и потом был всегда возбужденно-веселый, но его боялись и на его уроках не разговаривали. Еще не старый, лет сорока, довольно высокий, смуглый и совершенно лысый — кожа на голове была тоже смуглая, а глаза карие и очень заметные, двигался он энергично и с напором, как никто из наших учителей и учительниц. Он смотрел на класс, и мы трепетали внутренне, я, во всяком случае. Павел Артурович (по прозвищу «Порт-Артур») заявил, что будет ставить нам в классном журнале точки: точку за предупреждение о невыученном уроке, точку за непринесенную тетрадь (из-за отсутствия учебников к каждому уроку диктовался подробный план) и точку за каждую отсутствующую пуговицу. Три точки автоматически превращались в «плохо», вписанное в журнал.
Свободное копирование
