Научная деятельность мамы была разнообразна, она занималась и языкознанием (и в нем — разными аспектами) и литературоведением, сплавившимися воедино в ее занятиях Древней Индией: она перевела «Панчатантру» и «Двадцать пять рассказов Веталы» и написала к ним предисловия и комментарии[1].
Хотя при жизни мамы я ничего из ее работ не читала, только держала книги в руках, и с мамой о научных предметах не говорила, странным образом и языкознание, и средневековая европейская литература, и Древняя Индия ко мне через маму приблизились, и когда я с ними соприкоснулась, будучи взрослой, они не были для меня terra incognita.
Я не читала всех маминых работ, но в тех, что прочла, меня поражают ее знания, тонкость анализа, уменье не упустить ни одной из многих сторон предмета.
За границей печатались положительные отзывы на ее работы. Сохранилась рецензия А. Мейе на ее книгу «Язык и общество»[2] — в конце рецензии он выражает удивление тем, что автор — «une dame»[3]. Мама переписывалась с зарубежными лингвистами (им казалось естественным немного церемонное уважение друг к другу, к своей и чужой учености, которое пришло из XIX века), остались и приглашения на конгрессы. Но после революции за рубеж она не ездила.
Я не могу судить о том, всегда ли была права мама в своих научных работах. Я думаю, что она должна была бессознательно поддаваться тогдашнему давлению на интеллигенцию: ей не хотелось выпадать из общей жизни. У меня есть текст ее заявления (1932 года, по поводу резолюции по ее «самокритическому» докладу), в котором она оправдывается в возводимых на нее обвинениях, определяет себя как «представителя левой беспартийной профессуры», которого «из нуждающегося в перестройке и перевоспитании мелкобуржуазного интеллигента стремятся превратить в классового врага, в приспособленца и вредителя».
Мне мучительно и неприятно читать это.
Мама сделала очень много для популяризации у нас трудов западных лингвистов. Ее студенты в Ленинграде перевели Томсена, она отредактировала перевод, написала предисловие и комментарий, и книга была издана[4]. Под ее редакцией вышли книги Мейе, Соссюра, Вандриеса[5].
У мамы были «враги», но в чем состояли враждебные отношения их к ней и ее к ним, я не знаю. Эти отношения не могли никак влиять на мое отношение к ней: ее враги и противники были и моими врагами, мне не нужно было знать их имена. Но маму очень многие любили, и я это знала.
Как бы то ни было, мама принадлежала к числу людей, которые предпочитают быть жертвой, а не палачом.
Я не могла представить себе, что мама могла быть недовольна своими занятиями наукой и самою собой тоже. Но вот что она писала в дневнике о Л.: «…все это было когда-то настолько интересно и важно, что я для этого (называвшегося гордым именем науки) могла забывать Тебя, могла мучить Тебя <…> я причиняла Тебе боль этими разговорами об оставлении, этими ядовитыми замечаниями о связях, то, что я могла оставлять Тебя в самые тяжелые минуты для писания каких-то идиотских отчетов. <…>
Я ведь говорила Тебе, что Ты — лучшая часть моей души, что в Тебе и с Тобой — все, что во мне хорошего. А теперь я одна — мелочная, эгоистичная, с непомерно раздутым честолюбием — достойная собеседница Брика и Шкловского[6]. Хороша!»
Мама была честолюбива. Она не «лезла», не «делала карьеру», но сознавала свои достоинства и не отказывалась от их признания. Ей, как и многим ее коллегам, казалось естественным, что талант приводит к известности.
Мама чистосердечно радовалась тому, что она профессор, что получила степень доктора наук honoris causa, что ее заслуги отмечены. Она радовалась, что зарабатывает деньги. Ей нравилось получать гонорары, она была довольна, когда имела возможность положить деньги на сберкнижку.
Свободное копирование
