Глава первая
Проблемы начались в 1963 году. Не из-за убийства президента Кеннеди или начавшейся недавно войны во Вьетнаме, не из-за "Биттлз" или оргий в противоядерных бомбоубежищах моего родного городка Валлингфорд, штат Коннектикут. Не из-за того, что я, как и все остальные ученики старшей школы Дага Хаммарскельда младшего вопила, когда пролетал самолет, думая, что это русские. Да, время было нелегкое. Но слишком легко непослушание свалить на время.
Беда, о которой я говорю, была моей первой настоящей бедой, бедой взрослой. Бедой, про которую именно так и спрашивают: "Она в беде?" Беременность. Проблема девочки, забеременевшей в старшем классе. Наказание за распутство, эта кара (станьте на минутку католиками, кем я имела счастье или несчастье быть), точнее этот мой ребенок, вместо проклятия оказался благословением. Но тогда я не могла этого знать, тут я уже забегаю вперед.
К осени 1963 года, в восьмом классе, я была готова. Меня одолевала похоть.
Взбитая прическа придавала мне баскетбольный рост, поллитровая банка спрея для волос лежала в рюкзаке. Доминик Мецци каждый раз присвистывал, когда я проходила мимо по коридору и девочки из субсидированных домов для малоимущих - те, которые выцарапывают инициалы мальчиков на предплечьях и потом раскрашивают их черными чернилами – завидев меня, улыбались и приветствовали. Я носила лифчик пуш-ап, который поднимал соски к подбородку, отец общался со мной только через мать.
«Мам, можно я пойду на танцы в пятницу?»
«Я не против, но ты ж знаешь отца».
Да, я знала отца, мистера «Вето», итальянца-копа, молчуна, спрашивавшего на каждом дне рождения: «Ну, сколько тебе лет? В каком ты классе сейчас?» Это считалось шуткой, но кто может сказать, знал ли он на самом деле или просто прикидывался. Я имею в виду, что этот малый перестал смотреть на меня как только у меня начала появляться грудь, еще в пятом классе. В седьмом я начала подозревать, что он следил за мной, когда мы поссорилась с Данни Демпси в театре Вилкинсона. Данни Демпси бросил старшую школу и был известным в городке драчуном. Я ждала за последним рядом кресел свою лучшую подругу Донну Вилховски с конфетами. Свет уже гасили, и этот Данни Демпси, подкравшись ко мне, прислонился своим плечом к моему. Потом вытянул из кармана нож и положил на ладонь, поигрывая им так, что он мерцал в свете экрана.
Я прижалась спиной к стене как можно дальше от ножа и покрылась гусиной кожей. Тут появилась Донна с пачкой банановых долек и мятными джулепами и Данни Демпси отступил. Неделями каждый раз, как звонил телефон, я молила, чтобы это был Данни Демпси. Примерно в то же время отец начал активно следить за мной стоило мне сделать шаг из его дома. Видимо он просто чувствовал запах моей пробуждающейся сексуальности и захватывал территорию как собака. Или это, или может быть его приятель Скип Плоткин, закрепленный за театром Вилкинсона полицейский, заполнил на меня протокол. Видимо, так и было, потому что я была, что называется, помешана на мальчиках. Наверное, это началось с Пата Буна, когда в четыре года я увидела его в фильме, где он пел «Бернардину», притопывая белыми оленьими мокасинами и прищелкивая пальцами. Тогда я влюбилась. С тех пор, если по радио звучала «Бернардина», я впадала в экстаз, кружилась и картинно падала в обморок. Мама, видимо сочтя это прелестным, пошла и купила мне пластинку-сорокапятку. Теперь каждый день, приходя из детского сада, я бросалась к проигрывателю за дозой. Крутила головой, щелкала пальцами как Пат Бун, потом в изнеможении кружилась и падала в притворный обморок.
Я не относилась к девочкам, ненавидящим мальчиков. Никогда. Ну, кроме собственного братца. Я была просто старшей дочерью из трех, а он был Старшим, да еще Единственным Сыном в итальянской семье, ну, вы понимаете, «золотой пенис».
Отец садился на одном торце стола, брат – на другом. А мама с нами, девочками, по бокам. Вы скажете, что я его недолюбливала. У меня было, впрочем одно преимущество – железное правило: поскольку он мальчик, ему не разрешалось пальцем тронуть нас, девочек. Так, если по телевизору шла его любимая передача, я вставала перед ним, и когда он говорил «Отойди», я отвечала «Подвинь». Этого он сделать не мог.
Остальные мальчики могли часами гонять меня по двору, тряся червяками между пальцев, или дразнить Чернушкой на автобусной остановке, когда моя кожа покрывалась грязно-коричневым загаром или не давать мне шагу ступить в их палатку или поиграть в софтбол, кикбол или вышибалы. Они могли прогнать меня прочь, когда я пыталась увязаться за ними в лес. Их луки были перекинуты через плечо, топорики заткнуты за пояс. И я все равно любила их, но это не означает, что я не мстила. Летом они решили не принимать девочек, то есть меня и Донну, играть в софтбол по вечерам в поле за домами. Мы с Донной повесили на телефонные столбы объявления о времени, когда они должны явиться для прививок, чтобы быть принятыми в команды. В назначенный день они стояли в очереди перед входом в подвал Донны. Высокие, низкорослые. худые, толстые – все ждали своей очереди и никто даже не морщился, когда мы прокалывали кожу иглой, сделанной из пера и булавки.
К лету 1963 года мое помешательство на мальчиках достигло такого пика, что я была готова пожертвовать целым летом, лишь бы поймать взгляд Денни Винтера, любви нашей с Донной жизни. Мы каждый день проходили две мили до его дома, садились под большим дубом на другой стороне улицы, включали транзисторный приемник и всматривались в дом, дожидаясь хоть какого-то движения, признака жизни, чтобы поднялись-опустились жалюзи, двинулась занавеска, открылась дверь, залаяла собака. Что-нибудь. Сестра Денниса была постарше и водила уже машину. Иногда она отъезжала и возвращалась. Вот и все.
За все лето такого бдения мы ни разу не видели, чтобы Деннис Винтер вышел или вошел. Может он болел мононуклеозом или был в лагере. Мы не видели, чтобы он косил лужайку или бросал мяч.
Множество подростков проезжали туда-сюда в низко сидящих машинах. Иногда содержимое машины свистело, швыряло сигарету в канавку около наших ног и пело «Привет, девчонки!». Тогда мы задирали подбородки и отворачивались. «Стоять!» - кричали они.
Мы-то знали какую машину надо высматривать – бело-голубой «Шевроле» с блондином за рулем, оливковый «Понтиак» с темноволосым парнем, белый «Рамблер» , кобальтовый «Камаро», желтый «Фалькон». Я решила, что когда, наконец, поеду с парнем в машине, то не сяду рядом с ним как приклеенная к его подмышке. Я сяду в сторонке, может быть возле приемника.
У отца, однако, были другие мысли. Он запретил мне кататься на машине с мальчиками до шестнадцати лет. Это было начало.
«Я ненавижу его», - кричала я матери, когда отца не было дома.
«Ну, он считает, что делает все, что в его силах, для твоего благополучия», - отвечала она.
«Что? Превратил меня в арестантку?»
«Ты знаешь своего отца. Он беспокоится, боится, что ты попадешь в беду».
«Какую беду?»
«Испортишь себе репутацию. Ты слишком молода. Мальчики думают, что могут воспользоваться тобой. Помни, что я тебе говорила. Если мальчик становится агрессивен, скрести ноги».
Меня это все смущало, я поменяла тему разговора. «Ненавижу его», - повторила я.
Свободное копирование
