XIV
Там встретил меня Горянский почти теми же вопросами, как и Путилин. Он говорил, что "нравственное" убеждение их, то есть Третьего отделения, в моей виновности так сильно, что они употребят все средства добраться до конца в своих открытиях. На сцену опять явились печать, конверты и пр. Он что-то заговорил было о чернилах, о сургуче; но, видно, сам увидал, что зарапортовался, и потому поспешил поправить дело, показав мне ответы Костомарова на предложенные ему вопросные пункты. Эти ответы были действительно очень компрометирующего характера. В них он говорил о прокламации "К молодому поколению" как о моей брошюре, утверждал, что ни у кого и быть ее не могло в Петербурге, кроме меня; о числе привезенных мною экземпляров он не упоминал, но в то же время на вопрос, зачем я привез их, отвечал -- вероятно, по его мнению, остроумно,-- что, конечно, не с тою целью, чтобы оклеить экземплярами воззвания стены своего кабинета вместо обоев. Он подтверждал также, что рассказывал в Москве о моем предложении ему взять прокламацию с собой,-- и еще немало было глупостей самого скверного свойства в этих ответах. По особому тупоумию меня более всего поразил, помню, ответ на вопрос: зачем он, Костомаров, предупреждал меня письмом? "Затем,-- отвечал Костомаров,-- чтобы Михайлов, получивши письмо, уничтожил все экземпляры (!!), и тогда, если б письмо и попалось в руки полиции (?), то нельзя было бы никак догадаться, о чем с ним идет речь". Этот ответ, чуть ли не дважды подчеркнутый Горянским красным карандашом, как особенно замечательный, рассмешил меня. На все красноречие Горянского я ответил одним, что к тому, что сказал раз в своих ответах, я ничего не прибавлю, да и прибавлять мне нечего.
-- Вот сейчас сам господин Костомаров будет здесь. Вы поговорите с ним.
Я и не думал, какой оборот могло принять и приняло это свидание. Я решился не принимать на себя ничего более того, что уже принял, и, конечно, выдержал бы свое решение, если б Костомаров не вывел меня из терпения своими упреками. Он пришел в сопровождении Путилина. Горянский попросил его объяснить разные пункты в его ответах. Я уже не помню хорошенько этих объяснений, но мне памятно, что Костомаров как-то неловко старался вывернуться из их нелепых фраз. Например, относительно того, что он воззвание постоянно именовал моей брошюркой или статьей, он сказал Горянскому что-то вроде этого: "Ведь, говоря про этот стул, на котором вы сидите, что этот стул ваш, я этим не хочу сказать, что он принадлежит вам". Когда дело дошло до рассказов его в Москве о прокламации, Путалин с сладостною улыбкою сообщал, что г. Костомаров подтвердил сказанное в ответах сейчас на очной ставке. Горянский спросил его. Он сначала молчал, потом сказал, что он действительно подтвердил сейчас на очной ставке, да и теперь подтверждает, что рассказывал, что в сентябре месяце может добыть сколько угодно экземпляров воззвания. Я на это заметил ему, что он мог говорить такую вещь и не имея на это прочного основания. "Всякому из нас,-- сказал я,-- случалось в разговорах преувеличивать. И вы, верно, не станете утверждать, что говорили на этот раз правду". Я уже начинал сильно сердиться. Костомаров стоял на своем. Я очень кротко, стараясь выбирать выражения, напомнил ему один пример сделанного им преувеличения в разговоре со мной. Он вдруг вспыхнул и рассердился.
-- Вы хотите, кажется, свалить все на мою голову,-- сказал он потом мне.-- Валите, валите!
-- Я ничего на вас не валю, да и нечего мне валить. Напротив, все, что касалось меня в вашем деле, я объяснил, хоть и со вредом для себя.
-- Говорите, господин Костомаров,-- сказал Горянский.
-- Да что мне говорить?-- возразил Костомаров.-- Он (указывая на меня) хочет играть роль невинной жертвы. Ну, обвиняйте меня!
-- Нам не обвинить кого-нибудь нужно, а узнать истину,-- сказал Горянский.-- Говорите, господин Костомаров.
Костомаров помолчал и потом резко сказал:
-- Не удивительно, что я молчу, а удивительно, что молчит он.-- Он показал на меня.
-- Что такое вы сказали? -- вскричал Горянский.-- Это замечание важное, и вы должны написать его.
Он положил лист бумаги на конторку, облокотясь на которую стоял Костомаров, и подавал ему перо. Костомаров не брал пера.
-- Нет, вы должны это написать, должны,-- настаивал Горянский.-- В ваших словах намек очень серьезный, и он должен быть разъяснен. Пишите же, господин Костомаров. Как это вы сказали? Не удивительно, что молчите вы, а то удивительно, что молчит господин Михайлов. Извольте написать эти слова.
Костомаров все еще колебался. Я едва сдерживал злобу, которая раскипалась во мне.
-- <Господин> Костомаров никогда не покажут несправедливо,-- вмешался сладким голосом Путилин, вообще мало тут говоривший и бывший, вероятно, лишь в качестве свидетеля.-- Я их довольно хорошо знаю по Москве.
-- Пишите, Костомаров,-- сказал и я.
Он уже взял перо, но только занес его над бумагой, я остановил его словами, что у меня было гораздо большее число экземпляров, чем я показывал. Я сказал тогда, кажется, что сто пятьдесят, но потом в показании прибавил еще сто, потому что иначе не мог достичь нужного правдоподобия. Длить эту сцену очной ставки в экспедиции мне стало омерзительно. Я боялся, что она примет еще гаже характер, и уже не в ущерб мне, а, может быть, и другим. Надо было покончить. Костомаров отошел к окну, опустился на стул и начал плакать, говоря бессвязно: "Ко мне пристают с утра до вечера. Мать моя в горячке..." Путилин предложил ему выпить стакан воды. Он подошел к столу, выпил и сказал, что желал бы уйти. Горянский объявил, что это можно. Я забыл упомянуть, что, как только я сказал о том, что у меня было сто пятьдесят экземпляров воззвания, Горянский обратился и ко мне с требованием, чтобы я написал это. Я отказался наотрез и сказал, что мне в таком случае мало писать одну цифру, что я напишу все, что нужно, у себя в номере, а отвечать на отдельные вопросы теперь не стану, не хочу. Горянский выразил было какое-то колебание; но Путилин обратился к нему (обычная уловка) с такими словами: "Да господин Михайлов напишут. Разве можно в этом сомневаться? уж если они раз сказали, то, конечно, напишут". Вслед за Костомаровым ушел в свой номер и я.
Свободное копирование
