В первых числах марта к нам домой вдруг является милиционер. Вначале он делает вид, что зашел просто так, поинтересоваться, как мы живем. Потом вдруг спрашивает:
— Вы к себе не ждете гостей из-за границы?
— Нет, не ждем.
— Может, сами собираетесь уезжать?
— Мы подали документы на выезд в Израиль…
— Да… — мямлит милиционер, словно бы услышал от нас что-то неожиданное. — Мебель-то с собой повезете? Мебель у вас хорошая…
— Нет, — говорим мы, — мебель не повезем.
Отметив что-то в своем блокноте, милиционер уходит. Мы расцениваем его визит как положительный фактор — может, есть уже решение по нашему делу? Иначе, зачем бы посылать к нам дурака-милиционера, играющего в Ната Пинкертона?
Второе событие за время ожидания: «зарубили» книгу Давида в издательстве «Советский писатель». Там ему прямо так и сказали:
— Это правда, что ты… как бы это сказать… собираешься…
— Да, — сказал Давид. — Это правда. Я собираюсь уезжать в Израиль.
— Тогда, сам понимаешь, с книжкой ничего не получится.
— Но она ведь включена в план изданий?
— Мы тут ни при чем — это все начальство. Так что тебе лучше рукопись забрать…
Само собой получилось, что многочисленные наши прежние знакомые рассеялись, и их место заняли другие — такие же как мы «подаванты», живущие под знаком трех «В»: вызов, виза, выезд. С ними мы находили общий язык, с ними могли часами подряд говорить об Израиле, ловить передачи «Голоса Израиля», обсуждать их, пытаться делать прогнозы на будущее. Не веря в положительное решение нашего дела мы, тем не менее, приготовились к отъезду: продали мебель и лишние вещи, приготовили к упаковке книги. Давид унес куда-то из дома свою охотничью винтовку и коллекцию кинжалов: он считал, что власти могут воспользоваться случаем и посадить его в тюрьму за «незаконное хранение оружия». Он был не так-то уж и неправ: завели же от начала и до конца сфабрикованное уголовное дело против кинорежиссера Михаила Калика, подавшего документы на выезд в Израиль. Спустя несколько месяцев дело прекратили за отсутствием состава преступления, но нервов Мише Калику попортили немало.
Мы по-новому сблизились с давним другом моих сыновей Михаилом Зандом — человеком мощного ума и трогательной души. Благодаря своему знанию иудаики, иврита и некоторым другим качествам Занд вскоре стал одним из лидером «московских израильтян». К нему приходили за советом, за помощью. Авторитет его еще более вырос после того, как он сорвал сборище «дрессированных евреев» в московской синагоге. Это представление было организовано для зарубежных простаков — раввин Левин подрядился объяснить им, что евреи прекрасно живут в Советском Союзе, они вовсе не лишены национальной культуры и никто из них, кроме кучки отщепенцев, не желает ехать в Израиль. Гнусный этот спектакль был шит белыми нитками, и Левин, выступавший в нем от имени российского еврейства, играл гнусную роль. Занд, с трудом проникнув в оцепленную милицией синагогу, бросил в лицо Левину на глазах у изумленных иностранных гостей и журналистов обвинение в предательстве. Занда тут же арестовали, но сажать его было не за что: он не сопротивлялся аресту. КГБ рассчиталось с ним несколько позднее: ему дали пятнадцать суток за «нарушение общественного порядка». Все пятнадцать суток Занд проголодал в тюрьме. На двенадцатый день голодовки в тюрьму прибыла «медицинская» бригада для насильственного кормления. Разбойник в белом халате спросил Занда:
— Будете сопротивляться кормлению?
— По мере сил, — спокойно ответил Занд.
— Я предупреждаю вас, — сказал «врач», — что вы, возможно, умрете, и тогда мы просто спишем вас как издержки производства.
Привязанный к скамье, с сидящими на нем верхом надзирателями — Занд оказал сопротивление. Кормление решено было отменить, и Занд закончил голодовку лишь по истечении пятнадцати суток. Такие примеры мужества заставляли и самых нерешительных, самых забитых евреев смотреть в глаза своим притеснителям с дерзкой отвагой. Среди русских это сопротивление вызывало нечто вроде уважения.
Свободное копирование
