В Белгород на Рождество Христово.
24 декабря. Несмотря на невозможные условия для каких бы то ни было поездок, я решил с Натою проведать в Белгороде стариков. На вокзал мы отправились в утреннему поезду, не преследуя обязательной цели, попасть к назначенному часу. Мы хорошо знали. что поезда уже давно хронически запаздывают и совершенно не считаются с нормальным расписанием. На вокзале стоял воинский поезд из теплушек. Носильщики советовали ехать с ним, если мы желаем скорее добраться до Белгорода. Ната склонялась к такой поездке, но я после обзора этих теплушек, наотрез отказался от нового еще не испытанного удовольствия. Решили ждать прихода пассажирского поезда.
Зал 1-го класса, куда мы пошли искать себе места, теперь стал неузнаваем: весь он заплеван, загажен, всюду лежат и сидят солдаты со свои скарбом. В мирное время таких бы воинов ни за что бы не пустили в зал. Свобода нагло всюду кричит о себе, всюду непрошенная мозолит глаза. Гражданской публики, против ожидания, было совсем мало.
Часов в 10 утра пришел с юга тот поезд, который по расписанию должен был прибыть в 9 часу. Попасть в него не было физической возможности и пришлось ждать следующего. Этот поезд пришел приблизительно в 11 часов. Мы бросились ко второму классы, но в него нахальным образом устремились солдаты с котомками и быстро забили все свободные места и проходы, -- пассажиры все бесплатные. Гражданских лиц почти не было. Сколько казна несет убытки от такого "свободного" передвижения, трудно сказать! В купе я заметил матросов. Этот военный элемент внутри империи, на суше представляет довольно таки редкое явление, но теперь они, как тараканы, расползлись по России и занимаются делами, совсем не свойственными на суше морякам.
Вагоны были не топлены. Я с Натою все время стоял у окна, никуда нельзя было подвинуться. Один матрос предложил Нате сесть в купе, она отказалась. Через несколько минут другой матрос стал настойчивее приглашать в купе. Я не выдержал и, сказал матросу довольно резко:
-- Прошу не приставать.
Матрос отстал. В коридоре стояла еще одна женщина с огромным багажом, интеллигентная. В руках у нее был футляр со скрипкой. Второму матросу удалось пригласить ее в купе и он вслед ща нею перетащил в купе все ее вещи с внешней стороны как будто бы казалось, что тут играет роль одна вежливость, желанье матросов внушить к себе доверие, подогреваемое в последнее время сухопутными и морскими силами, но с другой стоны являлось к матросам все-таки и недоверие. В купе кроме них были и штатские лица.
В Белгород мы прибыли часа в три пополудни. По городу пошли пешком, имея в руках сравнительно легкие веревочные мешки с покупками.
К родным прошли с черного хода. В сенях стоял папа около печки и поправлял полотенца на веревочке, а через открытую дверь я заметил в столовой на постели маму. С папой мы поздоровались. Он стал сейчас же рассказывать про инфлюэнцию у мамы с 6-го декабря и о том, что у нее сначала сильно припух правый глаз, которым она почти ничего не могла видеть.
Пока я слушал папу, Ната проскользнула в столовую к бабушке.
Сняв шубу и галоши, прошел и я в столовую. Мама после болезни с трудом поправлялась, очень исхудала, но глаз принял почти нормальный вид, и она могла уже смотреть им. Мама рассказала, что когда ей надуло в голову из форточки, голова в области больного глаза так сильно болела, что она с большим трудом переносила адские боли. Боясь за свою жизнь, приобщилась святых тайн.
Старики так подались телом, что без грусти и сожаления об их прошлой крепости и бодрости невозможно на них смотреть. Тяжелое настроение: все кажется, что неумолимая смерть здесь где-то в углу притаилась и подстерегает свою жертву. Никогда я так остро не ощущал бренности человеческого существования, как здесь в соприкосновении с родителями.
Папа уже настолько ослабел, что с трудом ходит, согнулся, наполовину оглох, а зрение так притупилось, что ничего не может читать ни днем, ни вечером. Еще в начале этого года я видел, как он читал через лупу газету, но теперь и этого удовольствия лишен. Беспощадному времени постепенно уступает свои силы и чувства. Удивляют его мужеству в таком возрасте: все старческие тягости переносит безропотно, покорные судьбе.
Все время он проводит в том, что ходит из комнаты в комнату, переставляет вещи, что-то наливает в пузырьки, что-то переливает из одного пузырька в другой, перебирает в ящиках, пересматривает бумаги и т.д. Иногда гуляет около дома.
Мама слышит лучше, бодрее папы и может читать газеты, но надолго ли хватит ее сил?...
Беседуя с родными, прислугою Грунею и письмоводителем Евгением Петровичем, я узнал мало-по малу злободневные новости из белгородской жизни.
Польские легионы переведены отсюда в Москву. До сих пор в Белгороде из было до 1700. причина перевода -- тяготение их к украинцам.
На место поляков сюда прислали матросов в 2 000 человек для охраны белгородских большевиков. Белгород сразу превратился в какой-то порт приморский. Комендантом города назначен матрос. Говорят, что штаб коменданта занимает гостиницу Вейнбаума бесплатно и так загадил ее, что Вейнбаум терпит убытки.
Свое пребывание матросы ознаменовали рядом безобразий, прежде всего кощунством. Некоторые из них надругались над мощами св. Иосафа. В больнице женского монастыря какой-то матрос срывал со стен иконы и богохульствовал.
26 декабря мне пришлось самому наблюдать дикую сцену: матрос, одетый по-летнему, мчался на санях без шапки, неистово дергая поводьями и исступленно мотая головою. Он был, очевидно, пьян, лицо безумное. Сидел на козлах, а в глубине саней виден был извозчик, спокойный, как будто бы дело не касалось ни его, ни его измученных коней. Мимо наших окон матрос промчался раза два взад и вперед. Гуляющие с напряженным любопытством следили за ним. Следил и патруль из пяти солдат.
Потом я узнал, что матрос был задержан и будто бы посажен под арест. Он оказался помощником коменданта! хорош!... В гостинице, где он жил, им побиты стекла... Нахлюпался, верно, денатурата.
Свободное копирование
