VI. Кое-о-чем
Никого кажется Так судьба не испытывала, как доктора, о котором я упомянул в первой главе настоящей книжки, называя его главой возмутившейся молодежи, который после нескончаемого числа преследований стал вполне умеренным с оттенком религиозности. Он считает всё для себя в жизни потерянным, ничему не верит, не доверяет людям; он лишен того чувства, которое делает нас способными страдать и наслаждаться; он ко всему равнодушен. Он начал с того, что боролся горячо за свободу личности, за раскрепощение народа и женщины и он увидел последствий этого, которые окончательно сокрушили его мечты. Ему, особенно ярому поборнику свободы женщины, пришлось увидеть, как его невеста, которую он сам глубоко уважал, кончила тем, что стала любовницей целой массы литераторов, нечто в роде проститутки-богемки.
Теперь ему тридцать, лет. Во время многолетнего пребывания за границей он претерпел все страдания изгнанника: бедность, голодание, холод, недостаток во всём. Не раз приходилось ему ночевать в лесу или в каком-нибудь городском парке, за неимением определенного ночлега; не раз проголодавшись съедал он крахмал и желатин, приготовленные для различных препаратов в лаборатории, куда он определился.
Но голод делает человека неспособным сопротивляться действию спиртных напитков. Не будучи алкоголиком, он всё же плохо переносил то незначительное количество вина, которое он мог иногда себе добывать.
Когда он, брошенный совершенно своими родственниками, заболел, ему удалось быть принятым в лечебницу для нервно-больных, благодаря заботам человека, которого он почти не знал и который принадлежал к последователям Сведенборга (!).
Пробыв в лечебнице месяц, он вполне излечился и вернулся в Швецию в университет; ему было лишь строго предписано воздержание от вина.
Он мне одолжил Arcana coelestia Сведенборга, а позднее и Apocalypsis revelata, сочинения, которых они сам не чихал, но которые находились в библиотеке его матери; она тоже была почитательницей Сведенборга (!).
Меня, человека, дожившего до сорока восьми лет и никогда не встречавшегося с сочинением Сведенборга, которого в образованных классам Швеции открыто презирают, удивляет, что теперь он всюду выплывает -- в Париже, на Дунае, в Швеции, и это за последние полгода.
Мой друг с разбитыми мечтами пока остается равнодушен, несмотря на многочисленные превратности судьбы. Он не способен склонить голову и считает, что недостойно человека преклонять колени перед неведомой силой, которая может в один прекрасный день оказаться, искусителем, искушениям которого следовало бы противится насколько возможно.
Я не скрываю от него своих новых религиозных взглядов, хотя и не пытаюсь влиять на него.
-- Видишь ли, религия -- это нечто, что каждый должен сам усвоить, но что не следует проповедовать!
Часто прислушивается он к моим словам с видимым интересом, часто иронически улыбается. Случилось как-то, что две недели я его не видал; уже я думал, не сердится ли он; но потом он пришел, и видно было из его слов, что он о чем-то размышлял.
-- Что-нибудь случилось? -- спрашиваю я.
-- Не знаю; но положительно становится трудно как следует работать.
-- Что же такое?
-- Каждое утро, когда я прихожу в лабораторию.
Я все свои вещи нахожу в полном беспорядке. Ты даже представить себе не можешь, что там делается! -- и даже стол бывает весь запачкан. И это несмотря на то, что я стараюсь всё содержать в порядке.
-- Злоумышленник?
-- Невозможно! Я последний всегда покидаю зал и сразу обнаружил бы виновника.
-- Так это...
-- Что?
-- Незримые силы!
-- Не могу этого утверждать, но должен сознаться, что за последнее время кто-то как бы следит за мной и читает мои сокровенные мысли. Стоит мне в каком-нибудь отношении переступить границы, как я бываю пойман в то же мгновение.
-- Когда-нибудь случались с тобой странности?
-- Нет -- со мной нет, но с матерью и с сестрой, которые обе последовательницы Сведенборга. Впрочем, подожди, и со мной был случай два года тому назад в Берлине.
-- Расскажи!
-- Дело было так: как-то вечером, гуляя по Линден, вошел я в будочку и увидел там человека, с непокрытой головой, очень странной наружности: у него на затылке был нарост, и он напевал тирольскую мелодию. Неприятное впечатление, произведенное на меня этим человеком, врезалось в мою память, и чтобы избавиться от него, я удлинил свою прогулку и пошел за город. Уставши и проголодавшись, вошел я в трактирчик и заказал себе франкфуртских сосисок и кружку пива. -- Франкфуртских сосисок и кружку пива, -- повторил кто-то рядом со мной. Оглянувшись, я увидел человека с наростом на затылке. Смущенный, сам не зная почему, вышел я, не дождавшись заказанного. Я никогда глубже не задумывался над этим ничтожным происшествием, но сохранил о нём очень живое впечатление, и оно как раз теперь пришло мне на память.
Произнеся последние слова, он закрыл глаза обеими руками, как бы желая этим стереть запечатлевшийся в них образ.
Свободное копирование
